Елена Кибирева - Лилии полевые. Крестоносцы

Мальчик как-то неопределенно затоптался на месте и вопросительно посмотрел инспектору в глаза. Отец Агапит невольно остановился в ожидании. У Клепикова задрожали губы, и он едва слышно выговорил:

– А наказание мне какое будет?

– Поди с Богом. Никакого, – ответил отец Агапит. – Ведь ты же дал мне обещание? – он вопросительно взглянул на озорника.

– Угу, – еле вымолвил маленький семинарист и, прежде чем уйти, схватил руку инспектора и горячо поцеловал.

Окончив разговор, отец Агапит вышел из квартиры, чтобы идти на урок. В коридоре перед ним точно из-под земли вырос Иван Кириллович. Решительным тоном он спросил:

– Так уж разрешите, отец инспектор, Клепикова-то без обеда оставить. Это ему будет чувствительнее всего, а то совсем забылся мальчишка!

– Знаете, Иван Кириллович, – ответил отец Агапит, – такие сильные наказания нам вообще нельзя накладывать на воспитанников без согласия педагогического совета. На совете выслушалась бы Ваша жалоба и мой доклад о душевном состоянии ученика, который считается Вами преступным.., и, думается, – отец Агапит в упор посмотрел на оторопевшего Ивана Кирилловича, – совет никаким образом не наложил бы на него наказания.

– Так Вы, отец инспектор, хотите его оставить без наказания? – угрюмо спросил обескураженный Иван Кириллович. – Но ведь это значит, что нам теперь житья не будет!

– Станем, Иван Кириллович, стараться делать так, чтобы всем житье было: и нам, и ученикам, – ведь и им хочется получше жить.

И отец Агапит, бросив многозначительный взгляд на своего помощника, вошел в класс, где должен был давать урок. На уроке он горячо говорил об искушениях Иисуса Христа от диавола и со вдохновением изъяснял юным семинаристам, в чем состояла победа человеческой природы Спасителя над ухищрениями врага рода человеческого. Он говорил так живо и увлекательно, точно сам лично пережил и превозмог подобные искушения.

Урок закончился. По окончании урока словно кто-то шепнул ему: «Да разве у тебя такие искушения?! Голод, самолюбие и гордость и тебе, наверное, победить гораздо легче, чем ту душевную муку, какую ты испытываешь от сознания потери человеческого счастья – счастья с единственно любимым человеком, которое могло выпасть на твою долю».

«О, Господи! Прости мне мое искушение. Помоги преодолеть грех, который неминуемо влечет меня к душевной смерти», – торопливо крестясь и отгоняя внушаемые извне коварные мысли, шептал отец Агапит, возвращаясь после уроков домой. В грустном унынии подкрепился он скромной пищей в обеденное время. И все думал о тяжести своего креста и о том, что не помогают ему многочисленные поклоны. Да и тяжелые сны не отступают. А отец Леонид все не смягчает строгости и не убавляет число земных поклонов.

«Уж очень тяжело… – тоскливо думает отец Агапит. – Особенно тяжело при моих сложных научных и инспекторских обязанностях. – Прямо непосильно. А все-таки сегодня надо сходить к отцу Леониду». И после вечерни он стоял и стучал в келью старца Леонида в коридоре монастырского общежития.

– «Молитвами святых отец наших, Господи, Иисусе Христе, помилуй нас!» – проговорил отец Агапит монашеский пароль уже третий раз с небольшими промежутками.

Но обычного ответа «Аминь» все не было. Входить было нельзя. «Что же такое это значит?» – проговорил сам с собою отец Агапит и, еще потоптавшись с минуту на месте, медленным шагом пошел, чтобы постучаться в соседнюю келью и сказать, что от отца Леонида нет ответа на стук в дверь и молитву. Но в то время щелкнул замок и дверь кельи отца Леонида отворилась.

Отец Леонид, высунувшись из двери, замахал рукой и суровым голосом сказал:

– Что, нет терпенья? Знать, не очень нужно, коли домой пошел! Зайди, ежели какое дело есть до меня.

Отец Агапит смущенно возвратился и при входе в келью сделал хозяину низкий поклон, дотронувшись до пола пальцами правой руки. Отец Леонид уже сидел на стуле. Здоровый, коренастый, с длинной бородой, с густыми, сросшимися бровями и огромными кулаками, он как бы представлял собою олицетворение угомонившейся силы, которую беспокоить небезопасно… – она отдыхает, притихла.

Отец Леонид был из крестьян и едва грамотен. Известен от монастырской братии как сурово строгий исполнитель монастырского устава и монашеских обетов. От его религиозности веяло непосредственностью: если он говорил «Господи, помилуй!» или «Пресвятая Богородица, спаси нас!», то, значит, искренно верил и был убежден, что Господь или Матерь Божия вот и стоят перед ним, грешным Леонидом.

Отец Леонид был прям и прост до грубости. Говорил он без лести и без всяких уверток. Это считали признаком мудрости, и за это назначили его в руководители новопостриженных монахов. На него указали и отцу Агапиту как на искусного и твердого учителя иноческой жизни.

– Ну, – не оборачиваясь к отцу Агапиту, обратился к нему старец, – да сядь вот тут-то, на стул. В ногах-то правды нет!

Отец Агапит смиренно сел и высказал все, что пережил он за прошедшую ночь и следующий за ней день, перечисляя все свои искушения и подробно описывая душевную муку. Ни словом не обмолвился, ни одного движения не сделал старец, пока говорил «новоначальный монах». А когда тот окончил, он, как статуя, не двигаясь ни одним мускулом тела, проговорил:

– Прибавь сто поклонов!

Поежившись немного, словно хотел что-то сказать, отец Агапит, однако, встал, сделал глубокий поклон, коснувшись рукой пола, и тихо вышел из кельи.

А отец Леонид так и остался сидеть на стуле, даже не пошевельнулся.

«Вот крест-то! Вот тяжесть! – думал отец Агапит, возвратившись домой. – Днем труды и служебные искушения, а ночью смирение плоти и духа».

– Прибавь сто поклонов! – вслух повторил он слова старца и тут же подумал: «Это к обычным тремстам поклонам, которые я выполняю, и чину двенадцати псалмов! И это каждый день и каждую ночь!».

– О, Господи, помоги мне! – вырвался тяжелый стон из груди отца Агапита, который не знал уже, что для него мучительнее: грех, так пленивший его, или иноческое послушание.

Наступило время летних каникул, и отец Агапит решил воспользоваться свободой от занятий, чтобы попутешествовать по святым местам. Он и отпуск уже взял на все лето, и несложное имущество, нужное для дороги, уложил в чемодан. Пора бы ему в путь, да толком не надумал еще, куда поехать.

Инспектор внимательно осмотрел скромную обстановку своей квартиры – и так отчего-то защемило его сердце, точно он навсегда покидал немых свидетелей своей трудной жизни. Эти захватанные стулья, закапанный письменный стол точно хотели сказать: «Прощай, отец Агапит, и не поминай нас лихом!».

Вот угольничек перед дорогими сердцу намоленными иконами – сколько он видел слез и сколько слышал воздыханий. А кровать, сиротливо прижавшаяся к стене в самом углу! Если б только она могла говорить, то сколько поведала бы всевозможных сновидений, занимавших душу отца Агапита после тяжких молитвенных трудов?