Алексий Лебедь - Эстафета духа. Дубль-2 в притчах и рассказах. Врата духа закрываются

Итак, прежде, чем открыть для чтения очередную главу этой книги, поставим перед собой ещё один вопрос, ответ на который будем искать и находить по крупицам на протяжении всего повествования: так что же такое представляет собой каждая из цитат, положенная в основу написанных мною глав и как они, все вместе, дополняемые моими пояснениями применительно к духу нашего времени, способны передать духовную эстафету не только чьему-то, весьма ограниченному, пониманию сути происходящих процессов, но и довольно глубинным слоям генетической памяти, а также скрытому, даже для ячеек мозга, внутриклеточному сознанию.

Не кажется ли вам, что изначально этот документ, лежавший 2000 лет никем не понятым и на который я так и не нашёл нигде ни одного, более-менее вразумительного толкования, сегодня открывается нам каким-то аленьким цветочком из 118 лепестков? И одно только прикосновение к каждому из них начинает открывать грани собственных душ. А понимание целостности этого апостольского послания выводит нас на стержень: снимает блоки в сознании, которые так долго не позволяли духу пробиться сквозь прочную материальную оболочку суетного мира.

И вот тонкая грань духовного мира из сомнительной части невидимого и непостижимого материалистическим сознанием переходит в полосу осязаемого нашим собственным духом и разумеющей душой.

Теперь уже, с лёгкостью постигая суть каждой главы, нам остаётся только раскодировать в собственных генах и вывести из подсознания уже заложенную до рождения информацию, подчинить духовный поток достижению высшей цели и, потом уже только наблюдать, как материальная природа оплодотворяется духом, рождая, при нашем активном содействии, новый вид материи – духоматерии. Возможности и способности, таланты и дары – это и есть те подарки для судьбы, которые припас до этого дня Сам Господь, чтобы мы, по-настоящему, испытали радость достижения Царства Небесного, Царства духа.

Иисус сказал: ”Тот, кто не возненавидел своего отца и свою мать, не может быть Моим учеником, и тот, кто не возненавидел своих братьев и своих сестёр и не понесёт крест, как Я, не станет достойным Меня”.

Симон шёл с поля в приподнятом настроении. Душа его пела. И вовсе не те заунылые песни, которые приходилось слушать на празднике. Тяжёлый труд крестьян отразился и в песенных мотивах. Но ему хотелось воспеть что-то возвышенное и величественное. Быть может, того Самого неведомого Бога, о котором рассказывал этот странник Иисус? Сам Он, казалось, тоже пришёл оттуда, из-за облачных вершин, где и обитает вся Небесная Сила.

Но в то же время Иисус утверждал, что Бог един и управляет целым миром. Получалось, со слов этого Иисуса, что у Бога есть ещё и Сын?! И этим Сыном был Сам Иисус! Можно было и поверить в это по тому, как хорошо Он разбирался в Писании, как говорил, не по написанному отцами-пророками, а как бы от имени имеющего власть над целым миром. И вовсе не так, как фарисеи и книжники, которые только изображали из себя слуг Божьих, требуя за это почтительного к ним отношения и приношений. Иисус таковым не был.

Да, в Нём Симон и сам признавал эту Силу, пытаясь, вместе с подросшими сыновьями, постигнуть суть каждого сказанного Им Слова.

А Симон часто брал их с собой, Александра и Руфа. Первенца Александра назвал в честь великого завоевателя Македонии, хотя в окрестностях даже близлежащих селений никогда не встречал ни мужчин, ни подростков, ни малых ребятишек с таким именем. Но так хотелось видеть в сыне то величество, которого не хватало в тяжёлом, изнурительном труде.

Почва в этой местности была каменистая и требовала немалых усилий, чтобы прокормить себя, жену и двоих детей.

Можно было бы, конечно, перебраться на север страны, скажем, в Назарет. Там и почва, говорят, куда податливее. Тем не менее, здесь, в Иерусалиме, была своя, Киренская община, в которой и Симон был не последним человеком. А там – чужбина, где, со слов снующих туда-сюда купцов проживают, в основном, язычники, самаряне. Только общиной, как-никак, жить легче, чем одинокой семьёй.

А ещё, на руках у Симона престарелые родители, которые уже работать не могут, по причине слабости. Они своё уже отработали. Вырастили его и братьев, которые сами давно стали почтенными мужами.

Но и отец с матерью, и братья, при каждом удобном случае, часто напоминают ему о том, что этот Иисус добром не кончит. Нечего Его, мол, слушать, не туда склоняет народ. Вон и священники объявили на Него охоту, словно на разбойника. И, наконец-то, схватили, требуя казни. За что же, спрашивается? Кто объяснит? И кто оправдает такую несправедливость?

Был вчера и Симон с сыновьями на площади, где восседал на судилище Понтий Пилат. Надо же! Он умыл руки! Теперь кровь невинной жертвы на руках всего его народа. А значит – и на его мозолистых руках, и на сыновьях Александре и Руфе.

Особенно болезненно воспринимал это событие младшенький. Видать, Александр более хладнокровен. А поэтому и отнёсся к увиденному, хотя бы внешне, спокойно. Выдержка – вся в отца. А вот Руф вчера просто не знал, куда себя девать от недоумения, глядя на такое судилище.

Благо, они стояли немного в стороне и только наблюдали, как священники всё время подзадоривали толпу. И если бы не эти наущения, разве кто посмел бы требовать отпустить настоящего разбойника, да ещё и кричать, что пусть кровь Иисуса будет на их потомках?

Но все до смерти боялись священников, которые ещё и подговаривали, что, мол, кто громче всех будет кричать, тому простятся и долги, и прочие недоимки, не уплаченные в церковную казну. Тех же, кто будет молчать, отлучат от церкви. А отлучённых, как известно, могут не только изгнать из города, но и побить камнями.

Как тут устоишь против очевидной угрозы? И народ безропотно подчинялся, выкрикивая всё громче: ”Варавву! Варавву!”

Эх, знали бы они, какую беду наклика′ли на свою голову! Сам Симон понимал это каким-то внутренним чутьём. Это чутьё появилось у него не сразу и не вдруг. И не было его до того момента, пока Иисус не научил и его молиться Отцу Небесному. А он, уже сам, обучил этому и Руфа, и Александра.

Вот и сейчас, когда Симон разглядел войско, ведущее на казнь троих разбойников, в груди что-то перевернулось. Недобрые предчувствия вызвали беспокойство. Беспокойство обратилось в тревогу. Куда и делась та радость, которая безраздельно владела им ещё несколько мгновений тому. Среди троих разбойников, подгоняемых воинами, он сразу узнал Иисуса!

”О, Боже, Великий Отец Небесный!” Как же такой истерзанный, окровавленный, измученный, он мог нести ещё и древо для собственного распятия? Уж лучше бы ему самому дали нести эту тяжесть, чтобы хоть как-то облегчить участь страдальца! И за что? Только за то, что Он, якобы, выдавал себя за иудейского царя? Да это же ложь и клевета!