архимандрит Савва (Мажуко) - На руках у Бога. О радости быть христианином

Сходил к исповеди. Отстоял службу. Подошел к Причастию. Руки сложены на груди. Громко назвал имя. Батюшка поднес на ложечке кусочек хлебушка с вином. Необычный вкус. Непривычный. Вот и все. Рассказывать больше нечего. Только так все и случилось. Так он стал верующим. Там, у Чаши, он встретил Христа. Как об этом можно рассказать? А вот попробуй. Не было видений. Не было голосов, пророчеств, необъяснимых чудес. Земля не уходила из-под ног. Ураганы не срывали со стен штукатурку. Но это было прикосновение чего-то подлинного и святого. Кого-то. Его никто не ждал. Его не звали. Мальчик и не думал, что такое с ним может произойти. Он не знал, что такое Евхаристия, не читал Писания, не изучал истории Церкви и житий святых. Что-то слышал. Где-то урывками читал, но совсем не думал, что это будет так. Они просто встретились. Он просто пришел. И остался.

После Причастия сидел на церковном крылечке. Свежо. Цветы. Скамейки. В соборе еще молятся, поют. И – необычайная тишина. А вокруг ходят люди. Вот спортсмены побежали по дорожке. И ему подумалось: ведь это так просто – убедиться в том, что есть Бог на свете, – подойди к Чаше и просто причастись. А они – бегают, бродят по тропинкам парка и говорят про жизнь. Надо всего лишь зайти в храм, и Бог выйдет к тебе навстречу. Это так просто. Пережить – просто. Но разве об этом расскажешь?

Христос говорил о Хлебе Небесном – и ученикам, и иудейским законникам. Его не поняли. Не услышали. А кроткий и молчаливый ученик, мальчик Иоанн, просто все запомнил, предчувствуя, что это очень важно, и мы все потом поймем. И он не ошибся, апостол Любви. Потому что сначала – опыт, потом – понимание, и вера приходит вслед за Встречей, которую никто не ожидает, которую нельзя запланировать или заказать. Но только так мы и становимся верующими – лично встретив Бога, застигнутые Им врасплох. И оттого так тревожно и радостно идти к Причастию – на свидание с Богом, понимая, с Кем ты увидишься, Кому причастишься, Кто навсегда останется с тобой.

Святитель Николай был первым святым, о котором я услышал в детстве. Было время, когда я не сильно понимал, чем святой отличается от Бога. Скорее всего, это объяснялось полным отсутствием в этом возрасте способности к обобщению. Вещи этого мира не сразу приобрели для меня способность собираться в виды и роды. Каждый был особым, отдельным, неповторимым.

Но Николай-чудотворец был не просто неповторимым. Он был близким, понятным, родненьким. «Николай-угодничек» – так говорила мама. Слово «угодник» не будило в моем детском уме никаких светских значений. Ничего порицательного, достойного презрения или иронии я в нем тогда не слышал. А все потому, что первым это слово «примерил» святитель Николай, седой старец с древней иконы. Чистый. Добрый. Надежный. Это не какой-то немощный старичок-боровичок, сморщенный, словно усталое яблоко, брюзжащий и жалующийся на жизнь.

Николай-угодник такой старец, что поискать! Смотрит смело, прямо. Сразу видно – сильный человек и мудрый. Сколько доброты в этом образе! Удивительно! Но доброта вовсе не вялая, слезливая, томная. Смотрел святитель таким решительным, бодрым взглядом, что сразу видно – сильный человек, мужественный, такой в обиду не даст. И именно это сочетание меня удивляло в нем больше всего: как это добрый человек может быть одновременно сильным и мужественным?

Потом мне объяснили, что самое главное на иконе – глаза. Можно было и не рассказывать. Так он смотрит с иконы – поневоле выпрямишься, выправишься. Мой родной город Гомель еще с XVII века давал приют беглым старообрядцам. Рядом Ветка – небольшой городок, славившийся когда-то таинственными староверскими скитами, церквями и бородатыми иконниками. Самый любимый образ ветковчан – «Никола Отвратный»: святитель смотрит с образа не прямо, а в сторону – «беду отводит», поясняют знатоки.

Любят Николу-угодника староверы. Почитают «никонияне», к числу которых отношусь и я. Пишут его образы в Сербии, Болгарии, поминают в Германии, Франции и далекой Америке. А ведь он умер за тысячу лет до ее открытия. Меня завораживает мысль, что мы молимся человеку, который не только ни слова не знал по-русски, но даже и не подозревал, что через несколько столетий далеко на севере появится неожиданное государство, которое станет христианским при самом своем рождении и именно его, провинциального греческого епископа, полюбит, как родного отца и единоплеменника.

Что-то в облике этого человека было такое, что русские люди поверили ему сразу и безоглядно. Но отчего-то мне кажется, что сердца наших предков покорило не столько житие святого, сколько его иконный лик.

Мудрый старец с открытым лицом – правдолюбец, защитник правды, ревностный ее свидетель.

Широко открытые добрые глаза – отражение сердца, в котором никому не тесно, отеческая доброта – веселая, надежная, крепкая.

И с добротой – спокойная сила и бесстрашная решительность, готовность бороться за правду, стоять за правду «даже до крови».

За таким святым не страшно. Такой заступится. Его проси смело и без лишних слов. И просили. И были услышаны. Далекий и необъяснимый греческий епископ слышит и понимает русскую речь не хуже английской, сербской, грузинской. Отзывчивая доброта и правдолюбие не дают ему «уйти на покой», в «заслуженное» забвение, в занебесную область. Как было бы просто, если бы он оказался только добряком, милым дедушкой, или карающим правдолюбцем, мечом в руках Божьих. Но в образе Николая-угодника доброта и правдолюбие неразличимы, слитны, едины, как и должно быть в жизни каждого ученика Христа. И потому так стыдно думать о нем, так обезоруживает этот святой лик воистину цельного и невероятно живого человека. Даже находиться перед взглядом такого старца – испытание и укор.

Когда я стал священником, на икону святителя я стал смотреть уже другими глазами. В старинных росписях и среди житийных клейм вы обязательно найдете изображение, где Николай-чудотворец спасает от казни невинно осужденных. Гениальный Репин даже написал на этот сюжет одну из своих знаменитых картин. Он долго работал над этим полотном, искал нужные жесты, но в конце концов повторил тот священный жест, который сохранили древние иконы: спасая узников, святитель хватается за меч. Но не так, как берется за меч воин. Великий правдолюбец хватается за само лезвие меча, останавливая уже замахнувшегося истязателя. Голыми руками святитель ухватывается за отточенное лезвие меча. У меня замирает сердце, когда я просто себе это представляю. Бороться за правду – это вот так, как святой Николай, – хвататься голыми руками за острие меча, своей кожей, своей кровью стать между мечом и жертвой. Он готов был потерять руки, только бы защитить невинных.