Ян Добрачиньский - Письма Никодима

Благодаря сотрудничеству с Иосифом, мое состояние растет и умножается, хотя теперь я не прикладываю к этому никаких усилий. Я стал почти так же богат, как он. Нас считают самыми состоятельными людьми во всей Иудее. Сколько радости я мог бы доставить Руфи этим богатством, будь она здорова! Но она равнодушно глядит на все мои приношения. Изредка я кладу ей на постель драгоценности, привезенные из дальних стран; чтобы не обидеть меня – а Руфь удивительно деликатна, – она с минуту перебирает перстни и браслеты своими маленькими ручками, такими ловкими во всяком рукоделье, а потом говорит: «И вправду очень красиво…» Ее голос выдает уныние, хотя она и старается его скрыть. «Унеси это…», – произносит она, вытягивается, легким кивком головы делает мне знак, чтобы я ушел, и закрывает глаза. Всякий раз, когда я это вижу, спазм перехватывает мне горло. Вот и сейчас, когда я пишу об этом.

Я всегда полагал, что богатство, нажитое мной по воле Всевышнего, было ниспослано в знак Его расположения ко мне. Перечитывая какую-нибудь аггаду перед тем, как отдать ее другим, я нередко думал, что Предвечный доволен мной, раз позволяет мне так писать о Нем. Откуда же тогда взялась эта болезнь, словно заноза, впившаяся в руку работника? Почему именно меня решил Он сломить, когда вокруг столь великое множество грешников, так и остающихся безнаказанными? Иногда мне кажется, будто я заточен в какую-то ужасную тюрьму, где людей подвергают страшным пыткам, и в то же время прямо за решеткой я вижу дома, в которых люди живут своей повседневной жизнью: любят, переживают маленькие будничные радости, столь мало ценимые на воле, но столь взыскуемые в заточении. Кто знает цену здоровью, пока к нему в дом не придет болезнь? Кто в состоянии понять, что любовь способна высосать из человека все силы, и тогда он теряет возможность помочь тому, кого любит?

Разумеется, моя собственная боль кажется мне невыносимее любой другой, однако же я не могу не признать, что весь мир полон жестоких страданий, которых не миновать никому, поэтому каждый в какой-то степени достоин сочувствия. Кто знает, может, мы все живем в тюрьме, и, заглядываясь на дом соседа и завидуя его счастью, мы на деле видим перед собой точно такую же тюрьму. Если тому, что грядет, действительно суждено перевернуть мир, то это грядущее должно как-то объяснить абсурдность жизни. Пусть «абсурдность» и не совсем точное слово – я не могу подобрать другого. Ты меня знаешь, Юстус, знаешь, что я всегда останусь верен Всевышнему. Я не в силах отказаться от надежды, что Он все же пожелает мне помочь. Впрочем, даже если я лишусь этой надежды, то не посмею отступиться от Него. Что мне тогда останется? Я – истинный израильтянин, один из тех, которые призваны свидетельствовать о Нем. Моя жизнь сложилась так, что всякое мое деяние в то же время и акт служения Ему; в противном случае, оно теряет для меня всякий смысл. Я не убегу от Него, как Иона. Так за что Он сокрушил меня этой болезнью?

Вот, дорогой мой учитель, каково состояние моего духа, о котором ты спрашивал. Как видишь, оно сильно изменилось с тех пор, как я сиживал у твоих ног и внимал твоим наставлениям. Иногда мне кажется, что я сильно постарел. Знаю, что не пристало мне так говорить перед лицом твоей достойной старости. Напиши мне ответ, и я тоже напишу тебе о себе и о Руфи… О, если бы я только мог сообщить тебе: «Она здорова!»

Дорогой Юстус!

Глядя на страдания Руфи, я всеми силами стараюсь что-то предпринять и не сидеть сложа руки. Возможно, я только ищу в этом спасение от отчаяния. Пусть так. Лучше тешить себя мыслью, что я хоть как-то ей помогаю, чем, опустив руки, беспомощно смотреть на ее бледное лицо, на прозрачные веки в голубоватых прожилках и прислушиваться к ее дыханию, похожему на стон. О, Адонай! Это выше человеческих сил! Иов потерял своих детей, однако нигде не сказано, что он смотрел на их мучения. Страдания ближнего создают некий замкнутый мир, в котором невозможно жить, но и убежать тоже невозможно, даже ценой смерти. Впрочем, когда приходится выбирать между болью и смертью, то обычно не выбирают ничего.

Великий Совет фарисеев послал Хузу, Лазаря и Самуила поближе присмотреться к деятельности Иоанна бар Захарии, и я тоже отправился с ними. Не только любопытство влекло меня к нему. В наше сознание глубоко впечатались священные истории о пророках, которые исцеляют и воскрешают мертвых. Я все вспоминаю про сына вдовы из Сарепты Сидонской… Конечно, она была добросердечная женщина, однако язычница, чужой нам крови и веры. А я – иудей, верный служитель Закона, фарисей… Я служу Всевышнему всей своей жизнью: не скуплюсь на милостыню, не общаюсь с иноверцами, забочусь об очищении, соблюдаю посты и молитвы. Не буду хвастаться… Когда я сам бываю собой доволен или другие удостаивают меня похвалой, то я испытываю удовлетворение и радость лишь в первый момент; но это быстро проходит: словно ты съел вкусную смокву, после которой притупляется вкус к остальным. Впрочем, ты меня знаешь. Не буду хвастаться, однако мне сдается, что моя работа чего-нибудь да стоит. Я учу и знаю, что меня слушают. Аггады, которые я пишу, в доступной форме говорят о величии, силе и славе Предвечного. Вот я расскажу тебе одну из них, как раз недавно написанную: равви шел по дороге и встретил ангела, несущего лук. Они сошлись в узком месте, и ни один не хотел уступить другому дорогу. «Уступи мне, – говорит равви, – я занят мыслями о Нем… Отойди». Но ангел не сошел с дороги. «Почему ты не пропускаешь меня?» – вышел из терпения учитель (а это был очень мудрый учитель, знающий все тайны земли и неба; когда я писал эту аггаду, я думал о тебе, Юстус). Тогда ангел сказал: «Я уступлю тебе дорогу, если ты скажешь мне, какой Он». Равви усмехнулся: «Хороший вопрос! Но я могу на него ответить. Он подобен молнии: обрушивается на грешника и повергает его на землю». – «А что Он делает с праведниками?» – спросил ангел. «Ты носишь Его лук, а этого не знаешь? – заметил равви. – Случается, что Он и праведника пронзает Своими стрелами…» – «Но зачем?» – «Он поступает так, когда человек чересчур возвеличивается. Помнишь, как Он боролся с Иаковом и, будучи не в силах одолеть его, наконец поразил в бедро?» – «Значит, ты считаешь, досточтимый равви, что Он боится человека?» – «Не говори так, это кощунство. Я бы сказал так: в Нем есть тайная слабость, и если человек постигнет ее, то станет равен Ему силой. Но тайна эта открыта только мудрейшим…» И ангел сошел с дороги мудрого учителя.

Как тебе нравится эта аггада? Это моя мысль, что Он всемогущ, но есть в Нем тайная слабость. Надо только уметь разгадать ее. Видимо, праотец Иаков сумел, так как ни в чем не отступил перед Ним. Мне, к сожалению, это не удалось.