Серафим Иеромонах - Душа после смерти

Теперь коснемся последнего вопроса, относящегося к воздушным мытарствам, которые душа проходит после смерти. В Вашем открытом письме Вы цитируете письмо епископа Феофана, в котором он говорит, что загробная жизнь — «это земля, скрытая от нас. Что там происходит, точно не известно… А что там будет — увидим, когда попадем туда». Из этого, а также из того, что епископ Феофан в своих произведениях не упоминает о мытарствах, Вы заключаете, что «учение как таковое со всем его символизмом было… на самой дальней окраине его мышления» и полагаете, что я ошибаюсь по крайней мере в подчеркивании того, что преосвященный Феофан был стойким защитником православного учения о мытарствах. На это я хотел бы ответить по нескольким пунктам:

1. Я тоже припоминаю только эти два прямых упоминания учения о мытарствах в писаниях епископа Феофана. Однако их достаточно, чтобы показать, что он на самом деле придерживался этого учения и учил ему других и что он весьма критично, даже в с возмущением относился к его отрицателям («Как ни дикою кажется умникам мысль о мытарствах, но прохождения им не миновать»).

2. То, что в некоторых своих письмах, где затрагивается загробная жизнь он не упоминает о мытарствах, мне представляется не указанием на то, что этот вопрос является «периферийным» в его учении, а лишь на то, что в каждом случае он говорит необходимое слушателю, а некоторым людям не надо (или они не могут) слышать о мытарствах. То же самое я знаю из моего священнического опыта: для тех, кто уже готов к нему, учении о мытарствах является сильным побуждением к покаянию и жизни в страхе Божием; но есть и такие, для кого это учение столь страшно, что я предпочитал не говорить им о нем, пока они не будут лучше к нему подготовлены. Священник часто встречается с умирающими, которые столь плохо готовы для иного мира, что было бы бессмысленно говорить им даже об аде, не говоря уже о мытарствах, из боязни лишить их хоть малой надежды, что они могут попасть в Царство Небесное; но это не значит, что в учении, проповедуемом Божиим священником, нет места аду или что он не стал бы решительно защищать его реальность в случае каких-то нападок. Особенно в наш «просвещенный» ХХ век многие православные христиане духовно столь незрелы или настолько сбиты с толку современными идеями, что они просто не способны воспринять мысль о встрече с бесами после смерти. Любой православный священник в своем пастырском приходе к таким людям должен, конечно, снисходить к их слабости и давать им «детское питание», пока они не будут приготовлены к более твердой пище в виде некоторых православных аскетических текстов; но православное учение о мытарствах, передаваемое из самых первых столетий христианства, всегда остается тем же самым, и его нельзя отрицать вне зависимости от того, сколь многие неспособные его понять.

3. Кроме того, учение о мытарствах на самом-то деле упоминается в других трудах епископа Феофана — в его переводах, если не в оригинальных работах. В его пятитомном переводе « Добротолюбия » имеются многочисленные ссылки на это учение, некоторые из них я приводи в книге. в « Невидимой брани » (ч. 2, гл. 9) имеется изложение православного учения об «осмотре князем века сего» всякого человека после исхода его из тела; слово «мытарства» там не встречается, но в тексте ясно говорится, что «главнейшая и решительная брань ожидает нас после смерти» (стр. 248), и ясно, что речь идет о том же, что отстаивал так упорно епископ Игнатий, и что в других местах епископ Феофан прямо называет по имени — «мытарства».

4. В « Душе и ангеле » епископ Феофан ни слова не говорит против учения епископа Игнатия о мытарствах. Так, епископ Игнатий в «Слове о смерти» недвусмысленно заявляет, что «учение о мытарствах есть учение Церкви» (т.3, стр. 138) и затем подробно обосновывает это утверждение. А епископ Феофан, критикуя учение епископа Игнатия, утверждает, что в предполагаемой им работе «новое учении сказанных брошюр» (т. е. «Слова о смерти» и «Прибавления») разобрано в полной подробности, не оставившей неоговоренною ни одной мысли их, какую следовало бы оговорить (« Душа и ангел », стр. 4). Вполне ясно, что если епископ Феофан не нашел ничего предосудительного в мыслях епископа Игнатия о мытарствах, то значит он был согласен с ним в том, что «учение о мытарствах есть учение Церкви».

5. В самом тексте « Души и ангела » епископ Феофан формулирует условия, в которых находится душа после исходы из тела, в терминах, идентичных изложению епископа Игнатия. Это именно такие условия, какие необходимы для столкновения души с бесами на мытарствах, так что эта цитата, хотя в ней мытарства непосредственно не упоминаются, может рассматриваться как указание на согласие епископа Феофана с епископом Игнатием по вопросу о природе посмертной реальности, причем единственное расхождение с епископом Игнатием в том, является ли природа ангелов только телесной (чему, как я говорил выше, епископ Игнатий, по моему убеждению, на самом деле и не учил). Вот этот отрывок из епископа Феофана:

«Душа по выходе из тела вступает в область духов, где как она, так и другие духи являются действующими по тем же формам, какие видны на земле между людьми: видят друг друга, говорят, ходят, спорят, действуют. Разница только в том, что там область утонченного вещества, эфирная, и в них все потому утонченно-вещественно и эфирно. Какой прямой отсюда вывод? Тот, что в мире духов внешний образ бытия и взаимных отношений такой же, как и между людьми на земле. О телесности естества духов, о том, что существо их есть только тело — факт не говорит» (« Душа и ангел » , стр. 88–89 ).

6. Вы со мной не расходитесь в главном — что епископ Феофан, подобно епископу Игнатию, придерживался православного учения о мытарствах; единственное Ваше расхождение со мною связано с тем, какой упор делали на него эти два учителя (епископ Игнатий говорил о нем больше, епископ Феофан — меньше). Я думаю, что этому кажущемуся расхождению есть очень простое объяснение: именно епископ Игнатий счел необходимым написать целый трактат о загробной жизни, где вопрос о мытарствах, являющийся важной частью православного учения, с необходимостью занимает заметное место, а епископ Феофан, ни писавший такого трактата, упоминает об этом только между прочим. Я могу себе представить (не просматривая всех его работ, чтобы убедиться в этом), что в других своих писаниях епископ Игнатий говорит о мытарствах не чаще епископа Феофана. Однако, несколько отрывков из епископа Феофана указывают на то, что он держался этого учения так же твердо, как и епископ Игнатий. Я бы сказал, что различие между ними лежит не в том, во что они верили, и даже не в силе, с которой они выражали свою веру, а в том, о чем я говорил в начале своего письма: что епископа Игнатия борьба с рационалистическими взглядами Запада заботила больше, чем епископа Феофана, который передавал православное предание, меньше думая о борьбе с определенными западными заблуждениями.