Йорг Мюллер - Он призвал меня

Контора была закрыта – и так я впервые очутился в знаменитом кафе «Томазелли», славу которого составляли избранная клиентура и соответствующие цены. Мне в глаза бросилось множество молодых людей, прихлебывавших кофе самых разных сортов: большой «коричневый», «Меланж», капуччино; маленький черный, турецкий. Сбитый с толку всем этим разнообразием, я принял решение: как можно пристальнее изучить в ближайшем будущем австрийский словарь.

Два последующих года я прожил в доме «Миссионеров священной крови», посреди прекрасного парка в квартале Айген, бывшем ранее резиденцией знаменитого на весь мир семейства певцов по фамилии Трапп, эмигрировавшей после прихода к власти нацистов в Америку. В этом фешенебельном квартале мне предстояло пережить ставшее для меня решающим божественное откровение.

Несмотря на то, что работа мне давалась легко и все шло прекрасно, я стал все больше запускать свою религиозную деятельность, и казалось, что именно это благополучие и моя хорошо «работавшая» до тех пор вера оказались причинами моего постепенного отчуждения от Бога.

Во всяком случае, у меня заглох всякий интерес к религиозным упражнениям, вызванный духовной сухостью, которая напала на меня в первое время моей работы в Университете. Тут даже и жизнь в духовной общине больше не помогала. И, так как, будучи гостем, я им ничем не был обязан, в конце концов я предпочел махнуть на все рукой и устроить свою жизнь по собственному усмотрению – без Бога.

Кто думает, что за таким решением рано или поздно должна последовать кара Господня, – ошибается; ибо Бог дает солнцу всходить над праведными и над неправедными. Мне не на что было пожаловаться, и я зажил еще беспечнее, чем раньше.

В этот период религиозного воздержания моя жизнь протекала главным образом в дискотеках, ночных кафе и на вечеринках, куда меня часто приглашали в качестве фокусника и заводилы. Там я познакомился с массой интересных людей и с еще большим количеством скучных; с людьми знаменитыми и незнаменитыми, с кинозвездами и светилами театрального мира. Свет стал для меня чем-то вроде разноцветной карусели, которая мелькала вокруг меня все быстрее и соблазнительнее; я же искренне радовался радушным приемам и своему дару веселить и радовать людей. И лишь в немногочисленные минуты затишья, когда передо мной вдруг всплывали былые мечты, у меня начиналось сердцебиение и какое-то предчувствие охватывало меня, которое говорило мне: «Смотри, Иорг, долго так продолжаться не может!"

В это время я преподавал закон Божий в старших классах музыкально-педагогической гимназии, проверял, в качестве младшего ассистента преподавателя, массу контрольных работ, сдал откладывавшиеся целыми неделями докторские экзамены и лелеял мысль переехать куда-нибудь из виллы Трапп, чтобы проводить свою личную жизнь без всякого надзора. К своему удивлению, я видел, что несмотря на отсутствие религиозной практики, я успешно проводил уроки религии, и ученики мне доверялись. Так к чему же, спрашивал я себя, менять свой образ жизни? Стать святым? – О'кей! – Но попозже.

Было начало сентября. Часами моросил привычный для Зальцбурга мелкий дождь. На значительной скорости несясь домой на своем Рено 4, я попал в западню радара. Триста шиллингов штрафа и надменное поведение четырех молодых полицейских возмутило меня до того, что я просигнализировал о предстоящей западне первой же машине. И вдруг передо мною всплывают двое полицейских, которые требуют объяснения моего поступка и угрожают, что, «внося сумятицу» в уличное движение, я рискую получить предупреждение и даже быть выдворенным из страны.

Через три месяца мне на дом приходит бумага, в которой говорится, что из-за «необоснованного нахождения на проездной полосе» я, согласно 46 параграфу австрийских Правил уличного движения, подлежу уплате штрафа в размере 100 шиллингов либо, в случае отказа, помещению на 24 часа в тюрьму.

Меня и так уже давно занимал вопрос о том, как выглядит тюрьма изнутри, – и я решился на заключение. Однако мне нелегко было добиться своего права на тюремную камеру после того, как чиновники узнали о настоящем положении вещей, да вдобавок услышали, что я теолог. Им было крайне неловко, что «Его преподобие» пожелало попасть в тюрьму!

Но к тому, что я беру себе в голову, я стремлюсь и добиваюсь во что бы то ни стало. Так началась моя одиссея – странствование по бесконечным кабинетам Главного полицейского управления; никто не хотел взять на себя ответственность за такой случай и привести в исполнение мое законное требование – обеспечить мне тюремную камеру.

– Вы в самом деле этого желаете? – звучным басом вопрошает меня чиновник.

– Да, я в самом деле хочу отсидеть свои 24 часа, которые положены мне соответственно 46 параграфу, – отвечаю я, кладя перед ним бумаги.

– Что же вы натворили?

– Я «необоснованно» находился на проездной полосе – иными словами, стоял одной ногой на полосе, а другой на тротуаре, подавая водителям знаки о радарной западне.

Последовала продолжительная пауза. Затем – многочисленные телефонные звонки. И через полчаса мне было вручено уведомление:

– Явитесь в тюрьму в конце следующей недели – там вы получите то, чего хотите.

В следующую субботу, в 9 часов утра, я направился в тюрьму. Снова допрос, покачивание головой.

– Вам одиночную камеру или общую?

– Общую, пожалуйста!

– Отдайте все, что при вас: письменные принадлежности, портмоне, расческу и прочее! И затем распишитесь!

– То есть как это – письменные принадлежности?

– Предписание. Острые предметы необходимо сдать во избежание самоубийства.

– Я не намерен покончить с собой.

– Я вам верю; но ведь вы желаете в общую камеру. – Так что вы будете не один!

Я выгреб из карманов весь скарб, расписался, и меня провели в камеру 24, дверь которой глухо захлопнулась за мной.

Передо мной стояли двое: пятидесятилетний немец, арестованный в гостинице за поддельный паспорт, и девятнадцатилетний юноша, покушавшийся ограбить Бергер-банк.

– Здравствуйте! – сказал я. – Я новенький. Я останусь здесь до завтрашнего утра.

Ответом было молчание.

Я осмотрел внимательно камеру и нашел ее простой и безвкусной. Трое деревянных нар, открытый унитаз, два стула, стол, лампочка без абажура (какое уж тут самоубийство! – промелькнуло у меня в голове), зарешеченное окно, грязная раковина. Слава тебе, Господи, я должен провести здесь всего один день! – подумал я, и вдруг почувствовал себя бесконечно беспомощным.

Внезапно из соседней камеры раздались душераздирающие вопли, – тюремное неистовство: «Отпустите меня, отпустите, я больше не могу!» – кричал кто-то, отчаянно колотя в тяжелую железную дверь. Затем снова все стихло.