Дэниел Бринтон - Нагуализм

Таким образом, мы видим, что два фундаментальных понятия нагуализма в системе эзотерического знания индейцев носят универсальный характер — вопреки искажениям информаторов, в разных источниках и областях.

В мультикультурном пространстве Центральной Америки слишком много различий. Зато сохранились малые следы общих корней, единой культуры, вытоптанной и почти уничтоженной конкистадорами. Там, в этих «следах», — только намеки, слова, которые несколько веков назад имели значение для древних жрецов и шаманов, а ныне — утратили большую часть смысла.

Что такое «нагуаль»? Видимо, нечто, связанное с волшебством, магией, силой и необычностью. Многие шаманы используют это слово, и каждый вкладывает в него свое значение. Разумеется, проще всего считать, что «нагуаль» — это некое существо, наделенное волшебной силой. Если рассуждать таким незатейливым образом, то очевидно, что у каждого племени — свой нагуаль (вероятнее всего, животное, покровительствующее племени, или животное-«предок» и т. п.).

Что такое «тональ» в описании мира этих деградировавших латиноамериканских племен? Они смутно помнят, что сила «тоналя» — в обыденности, в поддержании порядка, чтобы боги не слишком «трясли землю» и вообще не особо усердствовали в чудотворении. Совершенно логично, что «тональ» в их сознании становится чем-то вроде оберега, чем-то стабильным и как бы «обычным». Чуть раньше нагуаские колдуны говорили: «тональ — это наше лицо». В том смысле, что тональ поддерживает личность и обеспечивает нормальные отношения среди человеческого сообщества. У нынешнего шамана из крошечной деревушки юга Мексики «тоналем» может быть глиняная фигурка — он дует на нее, поглаживает, разговаривает с ней, просит порядка, хорошей погоды или чтобы выбрали самого сильного и умного воина вождем племени. И этого достаточно!

Потому что значения слов меняются, а истинная пара остается всегда. Всегда есть ветер Непостижимого, от которого можно ждать самых невероятных чудес, потрясений, и Сила, удерживающая предметы в удобном для нас порядке.

Свой доклад Д. Бринтон заключает следующим размышлением:

«Вывод, к которому приводит нас это исследование нагуализма, заключается в следующем: это была не просто вера в личного духа-хранителя, как некоторые утверждают: не только сохранившиеся фрагменты древнего язычества, более или менее разбавленного христианскими доктринами. Прежде и более всего, это была могущественная тайная организация, распространившаяся на обширной территории, которая вовлекала в себя представителей других языков и культур, связанных вместе мистическими обрядами, колдовскими силами и оккультными учениями. Но более всего единым сильным чувством — ненавистью к белым, и неизменной целью — уничтожить их, а вместе с ними их власть и навязанную ими религию».

Его заключение, пожалуй, слишком конспирологично и в какой-то степени является преувеличением. Но мы действительно имеем довольно смутное представление о подлинной роли нагуалистского учения в истории Америки как до Конкисты, так и после нее. Доклад Д. Бринтона, опубликованный более ста лет назад, до сих пор не устарел. Ибо его продолжают цитировать на антропологических форумах, посвященных культуре Месоамерики, зачастую игнорируя многочисленные противоречия и недочеты. Исследования подобного рода никогда не утратят своей актуальности.

Ведь нагуализм никогда не исчезал полностью и не мог быть вытеснен испанскими завоевателями. Его сила и очарование, его духовная мощь были слишком велики. Так что верно отметил американский историк Э.Г. Сквайер: «Среди правящих классов и жрецов полуцивилизованной американской нации во все времена продолжала существовать таинственная группировка, тайная организация… До настоящего времени им приписывают влияние на те спонтанные вспышки сопротивления аборигенов Мексики и Центральной Америки, которые не раз уже угрожали стабильности испанского правления». Бринтон добавляет: «Эта таинственная группировка, эта тайная организация, и есть нагуализм».

Трудно сравнивать современный нагуализм кастанедовского толка, формы его нынешнего развития (как, например, нагуализм Нового Цикла — проект, предложенный мною для дальнейшей работы в этом направлении), и примитивный, полумифологический нагуализм, описанный Д. Бринтоном.

С одной стороны, в этих явлениях слишком много различий, с другой — наблюдается некое подспудное сходство. Невольно думается, что Дэниел Бринтон описал либо деградацию подлинного нагуализма, либо его простонародную версию — ту, что популярна среди индейцев, далеких от всяких духовных учений. Явно существует нечто более интересное, чем «верования», описанные Бринтоном, и явно это нечто было искажено и упрощено, о чем мы уже говорили выше. И чрезмерный акцент на использовании психоактивных растений, и астрологические ассоциации, нарочитое обилие превращений в животных, змей, птиц, «околдовывание» простодушных месоамериканцев, и, вдобавок, разумеется, — вопиющее идолопоклонство, непристойные церемонии, переходящие в оргии, неотличимые от европейских ведьминских шабашей. И почему все это доколумбово религиозное движение так подозрительно напоминает деятельность, приписанную в эпоху средневековья самой обычной европейской магии и оккультизму? Ответ мы знаем, ибо он звучал уже тысячи раз.

Так или иначе, в свете антропологического доклада Бринтона нагуализм, описанный Кастанедой, несмотря на отсутствие фактических доказательств его истинности, оказывается очень похож на фрагменты того древнего учения, о котором столько говорили разные племена Центральной и Латинской Америки. Он не настолько совершенен, как нам бы хотелось (ибо опирается на культуру, не знавшую мощного метафизического взлета вроде индийского или китайского расцвета мыслительной культуры), но не настолько дик и примитивен, как хотелось бы христианским миссионерам.

Благодаря кастанедовским «отчетам» читатель ознакомился не с примитивными верованиями индейцев, а с концепцией , упорядоченность которой по своей системности и разработанности, безусловно, приближается к духовным учениям Индостана и древнего Китая.

Концепция эта, однако, характеризуется специфической противоречивостью. С одной стороны, нагуализм — это магия. То есть, прежде всего, совокупность практических навыков и иррациональных знаний, которые обретают подобие дискурса, рефлексии только в «сказках шаманов», переполненных антропоморфными аналогиями и своеобразными метафорами. Превращая нагуализм в слова, мы, так или иначе, лишаем его силы, ибо превращаем нагуаль (Непостижимое. Неизреченное) в более или менее изощренную конструкцию, которая возможна только на территории «острова тональ » — на территории «описания мира», основанного на привычных вещах и мыслительных стереотипах, а потому преграждающего путь к истинной магии нагуаля.