Георгий Чистяков - Мученичество как феномен.

А жертвы массовых репрессий в Китае при Мао и позднее, включая тех студентов, что были расстреляны на площади Тяньаньмэнь, а убитые в Камбодже при Пол Поте, в Руанде и Уганде при Иди Амине, в Афганистане при Кармале Бабраке и Наджибулле, на Кубе, в Северной Корее и так далее? Все они -мученики, то есть torturati или tortures, в том смысле, что их мучили, терзали, безжалостно и жестоко убивали, они – vittime или, по-латыни, victimae, значит, «жертвы», но… Именно в этом контексте нельзя не вспомнить о том, что русским словом «мученик» переводится греческое «мартис» – свидетель, «мученичество» – это «мартирион», то есть «свидетельство», это та невооруженная и ничем (кроме веры!) не защищенная смелость, что порою приводит на плаху. Martin – это свидетели. Причем свидетели не просто жестокости своих палачей, но правоты своего исповедания.

Мартин Лютер Кинг в Мемфисе 4 апреля 1968 года был убит, поскольку его ненасильственный протест верующего против расизма, его христианский гандизм был для тех, кто защищал право на расизм в США, несравненно более опасен, чем любые другие выступления черных. Борьба черных против расизма до Кинга была почти всегда, во-первых, достаточно агрессивна по форме и, во-вторых, направлена против белых. Кинг сумел и полностью отказаться от агрессивности, и придал своей борьбе подлинно евангельский характер, но, главное, начисто исключил из своей программы, из своей проповеди, из своего мировоззрения тот момент, который всегда так или иначе, но служил на пользу расизму, – неприятие белых американцев, их цивилизации, образа жизни и непременное желание видеть в них врагов.

Мечта, или dream, как он сам говорил, Мартина Лютера Кинга заключалась в том, чтобы черные и белые увидели друг в друге братьев и взялись за руки. Он во весь голос заговорил не о любви черных друг к другу, но о любви черных к белым, о любви вне зависимости от того, кто есть кто; парадоксальная заповедь Иисуса о любви к врагам в деле Кинга, быть может, впервые в истории одержала потрясающую победу. И поэтому не случайно, что сегодня Кинг воспринимается как праведник не только черной, но всей Америкой – его служение (благодаря его христианству и его пламенной вере) переросло борьбу за права черных и против всего того, что их ограничивало, оказалось, что Кинг боролся в равной мере и за тех, и за других…

Однако свой выбор он сделал, но только не в день своей смерти, как древние мученики христианства, а намного раньше. Тут вспоминаются притчи о работниках в винограднике и о десяти девах из Евангелия от Матфея. Рауль Валленберг тоже сделал выбор, и опять-таки задолго до дня своей смерти; фигурально выражаясь, стал работником не одиннадцатого часа, но тем, кто был послан в виноградник с утра или около третьего часа. Или лютеранский пастор Дитрих Бонхёффер, который мог бы просто вести себя достойно, но тихо, как это сделали многие его друзья. Он тоже мог бы остаться в живых, но выбрал несравненное право всегда говорить правду вслух. В сущности, этот же выбор сделал и о. Александр Мень, но опять-таки задолго до своей смерти.

Каждый из них мог бы остаться жив. Этот выбор – выбор, сделанный заранее, – не ведет неминуемо к смерти, как это было в первые века христианства… Он только делает ее весьма близкой, возможной, реальной… Так, Андрей Блум (будущий митрополит Сурожский Антоний) в годы Второй мировой войны тоже сделал выбор, уйдя в Сопротивление в оккупированной Франции, но остался жив, хотя и рисковал и мог бы вполне быть расстрелянным или попасть в концлагерь, – как мать Мария или о. Димитрий Клепинин. Будущий митрополит не только выдавал справки о состоянии здоровья, что давали возможность лицам, их получившим, избежать вывоза на работы в Германию, но и фабриковал такие рентгеновские снимки, на основании которых можно было понять, что эти люди действительно больны туберкулезом, которого немцы очень боялись и поэтому старались держаться как можно дальше от туберкулезных больных.

Эдит Штайн вполне могла уехать в Латинскую Америку. Да и брат Шарль тоже мог просто вернуться во Францию… Брат Христиан и его собратья, монахи-трапписты из Алжира, убитые несколько лет тому назад исламистами, и их застреленный епископ – монсиньор Клаври… Они, в общем, тоже могли уехать во Францию или уцелеть, оставаясь в Алжире. Но они сделали свой выбор и стали работниками третьего или шестого часа. Поэтому они – настоящие мученики.

А жертвы тоталитарных режимов? Допустим, студенты, погибшие на площади Тяньаньмэнь, могли не выходить на площадь, но врачи, профессора, буддийские монахи, а вместе с ними и священники всех христианских исповеданий во времена Мао, а рядом с ними… и просто партийные работники, вполне убежденные в гениальности идей Мао Цзэдуна, – все были уничтожены просто так. У них не спрашивали, хотят ли они жить, и не предъявляли им никаких условий, при соблюдении которых они не были бы казнены.

А в России после революции? Убивали всех подряд без суда и следствия. И тех, кто был готов сопротивляться новой власти, как Николай Гумилев, и тех, кто вообще не задумывался над проблемой большевизма. А «тетя Варюша», мать моей старой приятельницы Александры Павловны Боженко, расстрелянная прямо на перроне у дверей поезда, в котором она просто ехала то ли к детям, то ли куда-то еще, расстрелянная лишь за то, что в ее паспорте было указано, что она графиня. А те русские, которых Черчилль выдал Сталину после войны? Их расстреливали всех подряд прямо на пароходах, прямо в территориальных водах Великобритании… А холокост? Евреи в годы нацизма… Тысячи убитых детей, в том числе и новорожденных…

Все они, как вифлеемские младенцы. И не случайно поэтому Православная церковь 29 декабря, а Католическая – 28-го отмечают день памяти святыхмладенцев, в Вифлееме убиенных. Они называются по-гречески nepioi, а на латыни infantes, то есть «не говорящими», еще не научившимися лепетать по-детски самые простые слова, они – innocentes (невинны), они – bambini, то есть «малыши»… Они не были крещены, у них еще не могли сформироваться никакие убеждения. Но именно к ним Церковь отнесла древнее пророчество Иеремии: «Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет». Рахиль, словно мать Родина, оплакивает своих детей и «не хочет» (подчеркивает пророк!) утешения, «яко не суть», говорится далее по-славянски как-то бесконечно просто, но до предела определенно: ибо их нет! Воистину Слово Божье «острее меча обоюдоострого».

«Яко не суть» – это значит «их нет», это значит, что их отобрал у Родины и раздавил безжалостный и безликий тоталитаризм, Рахиль не хочетутешиться, ибо такую смерть принять и объяснить невозможно, они ведь, эти младенцы, не имели в сердцах и в своих намерениях абсолютно ничего против кого бы то ни было. Их было, как указывает византийская традиция, «четырнадцать тысяч». Понятно, что такого числа детей «от двух лет и нижайше» просто не могло быть в маленьком Вифлееме и его окрестностях, отсюда становится ясно, что число имеет символическое значение, оно говорит о массовости такого явления, как убиение невинных, как репрессии, которые всегда обрушиваются не на единиц, а на тысячи и даже на миллионы.