Клавдия Лукашевич - Мое милое детство

Умная собака садилась на задние лапы и умиленно посматривала на хозяина. Дедушка клал Каштанке на нос сухарь. Пес сидел, не шелохнувшись. Дедушка поднимал кверху указательный палец и говорил медленно и раздельно:

— Теперь, Каштанка, ты должен во всеуслышание прочитать всероссийскую азбуку.

Собака так смотрела на хозяина понятливыми черными глазами, что всегда казалось, вот-вот она заговорит.

— Начинай: аз, буки, веди, глаголь, добро, есть!.. — При слове «есть» Каштанка подбрасывал сухарь, ловко ловил его в рот и съедал. Дедушка за удачный экзамен дает Каштану кусочек булочки.

Мы приходим в неописуемый восторг. Сестра Лида прыгает, смеется и всплескивает руками.

— Каштаночка, милый, умный, душка!! Дедушка, пусть он еще прочитает всероссийскую азбуку, — стучит по стеклу сестренка.

Мы радовались до тех пор, пока тетя Саша не прикрикнет на нас:

— Дети, садитесь и ешьте вашу саламату…

Бабушка укоризненно обращалась к дедушке:

— Костенька, не корми ты собак булочками. Ведь самому мало… Таких животных не накормишь… Им овсянку сварят.

Представление продолжалось. Каштанка снова «читал» всероссийскую азбуку. Каро «читать» азбуку не умел, но зато он умел ходить на задних лапах по крыльцу как бы приплясывая, и прыгал через дедушкины руки.

Дуняша, уйдя в уголок, около плиты, еле удерживалась от хохота.

— Ахти-тошеньки! Ахти, светы мои! — вскрикивала она.

Серый кот Мусташ поджидал дедушку на спинке кресла. Дедушка усаживался за стол обмакивал сухарь в кофе и будто нечаянно проносил его мимо мордочки кота. Тот всегда ловил его лапой… Если долго ему ничего не попадало в рот, он садился на плечо к дедушке и терся мордой об его голову и мурлыкал: точно укорял хозяина, что тот его дразнит, и всегда выпрашивал свою долю.

Вы, конечно, можете себе представить, как все это занимало и веселило нас — детей.

Дедушка очень любил животных… И кого-кого не перебывало в его крошечной квартирке! Он всегда много занимался ими и выучивал разным фокусам. Если все это описывать, то, пожалуй, выйдет целый большой том. У него бывали ученые мыши, морские свинки, птицы. Была раз черепаха, обезьяна и сурок. О собаках и кошках и говорить нечего.

Конечно, представления дедушка давал не каждый день, но чтобы потешить и повеселить нас.

После кофе он усаживался у окна в кресло и читал свою газету «Сын Отечества».

Бабушка начинала уборку и стряпню в кухне. Это был ее мир, ее царство… Ах, что эта была за кухня!.. Такую кухню можно иметь только там, где нет прислуги или где хозяйка не спускает внимательных глаз со своей помощницы и следит за каждым ее шагом. Так следила бабушка за своей Дуней.

— Бабусенька, мы в кухне будем обедать? — спрашивает Лида.

— Нет, в зале… — шутит бабушка.

— Пожалуйста, в кухне… Милая, дорогая.

— Мы так любим вашу кухоньку… Лучше ее нет на свете комнаты.

— Ну, конечно, в кухне… Сегодня ведь гостей не будет, — отзовется ласково бабушка.

Кажется, только одна тетя Саша не одобряла бабушкиной кухни. И то, я думаю, скорее из вечного протеста, присущего ее нраву…

— Успокойтесь, милые… Нам и негде обедать, кроме кухни… И так вся жизнь проходит в кухне, — язвительно замечала тетя Саша.

— Ах, Сашенька, пустое ты говоришь, обедаем же мы и в зале, — вступалась тетя Надюша.

— Кухня у нас, правда, очень славная, — замечала тетя Манюша.

— Ну, еще бы. Где еще найдется такая старинная рухлядь!

— Эх, матушка, — слышался голос дедушки. — Благодари Бога, что кухня-то есть. Да и стряпню в ней заводите каждый день… Слава Богу, сыты, обуты, одеты. У других и того нет…

— Папенька, оставьте этот тяжелый разговор… От этого унижения у меня душа вся изныла… Мы — дворяне из хорошего рода, а света, людей не видим, — сквозь слезы возражала тетя Саша.

— Ничего, матушка… Зато честно живем. В долги не лезем, никому не обязываемся.

— Зато у нас в доме порядочного человека не бывает… Кроме ваших грязных уличных мальчишек, никто и не заглядывает.

— Было бы на душе чисто… А за моими мальчишками грязь уберешь, и следа не останется. Жалею я их, люблю — и баста. Нечего и толковать…

Бабушка волновалась и успокаивала обоих. Она не хотела дать разгореться ссоре. То она кротко убеждала дочь:

— Сашенька… Оставь… Нехорошо… Неблагородно… Не спорь с папенькой…

То она подходила к дедушке и шепотом говорила:

— Костенька… Охота тебе с ней связываться… Оставь ты ее… Тоже жизнь ее невеселая…

— Эх и дочь же у тебя: занозистая. Скорее состарилась, чем ты.

Тетя Саша больше всего обижалась на эти слова и начинала горько плакать. Бабушка суетилась…

— Сашенька… Перестань… Нехорошо. И чего ты, право… Отец ведь спроста…

— Папенька знает, чем горче всего обидеть меня… Он и норовит сказать всегда такое… — сквозь рыдания едва выговаривает тетя Саша.

— Папенька — человек старинный. На отца обижаться нечего… Поди погуляй, милушка, день такой хороший.

Если бывали праздники, то жизнь в маленьком домике проходила по-праздничному. Тетеньки наряжались и шли гулять. Только тетя Манюша садилась играть на своих клавикордах.

В будни же жизнь бывала без просвета трудовой, полной забот и усердия… Казалось, им, всем этим людям, некогда передохнуть. Но никто их не торопил, никто не заставлял их так усердно и много работать. Они сами укоренили в себе эту привычку, определили себе этот долг.

Они научили тому же и нас. И теперь, на склоне лет, я с уверенностью могу сказать, что долг труда — это лучшее счастье и украшение жизни. Привычка трудиться дает забвение невзгод, душевный покой, радостное сознание, что с пользою живешь на свете. И только после труда особенно сладок и отраден отдых и радость жизни чувствуется в малейшем ее проявлении…

Разве можно было не любить бабушкину кухню? Скажите, пожалуйста, встречали ли вы где-нибудь еще подобную кухню?

Это была большая светлая комната, в два окна. Самая большая комната в квартире. Окна выходили в хозяйский сад. Зимою из окон виднелись деревья, опушенные белым снегом. От них казалось в кухне ярко и бело. Оба окна были обвиты сверху донизу плющом, а на подоконниках стояли отростки разных растений, которые выращивал дедушка.

Но раннею весною бывала особенно привлекательна наша любимая кухня. Выставлялись зимние рамы, открывались окна. И тогда казалось, что на окнах поставлены огромные букеты лиловой сирени. Сирень тянулась даже в комнату и немного заслоняла свет. Но зато какой аромат врывался вместе с ней! И чудесные цветы радовали взор. В сиреневых кустах чирикали мелкие пташки…