Клавдия Лукашевич - Мое милое детство

— Она на коленях перед папенькой стоит и руки ему целует… А он так рад, голубчик, все ее ласкает…

— Совесть, видно, заговорила…

— Да, няня… Она так за отцом ухаживает… Лучше нас всех…

— Еще бы… Она, если захочет, так все сумеет… Только вот характером Бог наградил строптивым…

Тетя Саша в уходе за больным дедушкой превзошла всех. Прежде всего она укротила свои вспышки… А затем не отходила от отца. Никто не мог так ловко и осторожно повернуть его… Никто не подавал ему так умело лекарство, питье… Все она делала тихо, кротко… И сама точно преобразилась: ни брани, ни споров, ни пререканий.

«Сашенька на ангела стала похожа», — говаривала бабушка.

Все любили и уважали дедушку. Родная семья переживала страх и беспокойство…

Но на улице, около закрытого окна, тоже было пережито немало горя и страха… Там почти постоянно стоял кто-нибудь из мальчишек «босоногой команды». Ведь был болен тот, кто их любил, баловал, скрашивал их горькую жизнь.

Когда какая-нибудь из тетей выходила из «серого домика», то перед ней часто появлялись фигурки этих мальчишек.

— В лавочку сбегать?.. Или в аптеку? — услужливо спрашивали они.

— А когда же дяденька выздоровеет? — слышались тревожные вопросы.

Даже тетя Саша, выбежав зачем-то на улицу в холодный ветреный день, была растрогана, когда около нее очутился заплаканный Гриша, весь посиневший и дрожавший. Она даже погладила его по голове и поручила что-то купить.

Настали и радостные дни… Наступила ранняя весна, и природа ликовала. Ликовали и наши семьи: гроза у нас пронеслась бесследно, небо прояснилось, и даже не слышно было грозовых раскатов. Дедушка поправился.

Окно в его кабинет распахнулось, и около него опять толпились мальчишки. Весело смотрели на них ласковые, черные глаза их «советника». Лица детей сияли радостью.

— Только, друзья… Сегодня еще не могу пузыри мыльные пускать… Еще мало каши ел… — пошутил старик.

Все были рады. В доме у нас говорили, «что дедушку выходила Сашенька». Конечно, не она одна… Но ее уход за больным отцом был необыкновенно трогателен.

Вскоре новое радостное событие озарило тихую жизнь дедушки и бабушки: тетя Саша стала невестой. За нее посватался тихий чиновник Борис Петрович Федотов, который часто бывал у них в доме и которого все очень любили.

Прежде, когда в доме появлялась невеста, сразу менялось настроение семьи и на всех ложился особый отпечаток нежности, забот и веселья… Тетя Саша стала милая и спокойная. Все с ней были предупредительны, шутили и добродушно поддразнивали. Все радовались, а нянечка говорила: «Слава Богу! Вот и Сашенька у нас заневестилась… Это ей Господь за папеньку счастье послал».

Девишник и свадьба тети Саши были очень веселые. Я эти события помню очень смутно. Но знаю, что прежде барышни любили бывать на свадьбах и веселились от души, хотя часто танцевали под одну скрипку, как было и у тети Саши. Молодые поселились в крошечном деревянном домике, как и мы, на Петербургской стороне, где и прожили много лет.

Мы подрастали, набирались «уму-разуму», как говорила няня.

Но старушка наша что-то слабела, старилась… То вдруг пошатнется она на ровном месте, то присядет с посудой и полотенцем в руках и дышит тяжело-тяжело. Вдруг неожиданно задремлет и выронит из рук работу. Подбежишь к ней в тревоге и спрашиваешь:

— Нянечка, милая, любимушка, что с тобой?

— Стара становлюсь, детушки… Все из рук валится… Никуда не годится ваша нянька… Надо ее в починку, в богадельню. Там таких старух хорошо чинят.

— Нет, нет, не отпустим тебя никуда! — кричали мы с Лидой и обхватывали няню с обеих сторон.

— Не хочу я, чтобы ты шла в богадельню, — говорила я сквозь слезы и начинала горячо целовать няню и всхлипывать.

— Ну, полно, полно тебе, моя Беляночка. Я пошутила. Никуда я не уйду.

Непосильная работа надломила силы няни. Да и то сказать — годы ее были не малые: более 80-ти лет. Няня стала прихварывать и даже часто ложилась на свой кожаный диван, чего с ней ранее не бывало. Она почти не разговаривала со мной, не ласкала, не голубила, как прежде, не шила нам кукол, а главное, была молчалива, точно она задумала какую-то думу.

— Нянечка, ты меня не любишь, — упрекала я ее.

— Нет, люблю, мое золотце, моя Беляночка… Уж так-то люблю, что и не выскажешь.

— Отчего же ты меня сегодня только один раз поцеловала? И то некрепко… — с тревогой спрашивала я.

— Как же не крепко… Верно, и сил-то у меня нет, дитятко, оттого и не крепко, — возражала няня.

А в мою душу закрадывалось подозрение: что-то задумала, что-то скрывала няня.

Однажды мы с Лидой притаились в столовой в уголке и играли в куклы. Мама с папой сидели у себя в комнате и чем-то занимались.

Вдруг мы заметили, что наша няня, пошатываясь, прошла в комнату родителей. Она, наверно, нас не заметила. Дверь была приоткрыта. И мы невольно подслушали весь разговор.

— Клавденька, дорогой мой барин, я не могу больше жить у вас… Нет сил… Нет здоровья, — сказала няня.

Я насторожилась и замерла в ужасе.

Папа и мама стали уговаривать и упрашивать нянечку. Они говорили, как они ее уважают, ценят, любят, как родную… Что они возьмут ей в подмогу еще прислугу, будут беречь няню, просят ничего не делать… Только умоляют не уезжать.

— Нет, нет, не могу… Не просите… Похлопочите скорее отвезти меня в богадельню. Не могу, мои милые господа… Не просите… Тяжело мне самой. Это моя последняя просьба.

В комнате наступило затишье. Слышались всхлипывания; я не могла двинуться и вся дрожала.

— Успокойся, нянюшка, все сделаем, как хочешь… Как тебе лучше… Успокойся, — сказал папа.

— А как же Клавдя? Разве перенесет она эту разлуку? — проговорила плача мама.

Упоминание моего имени молнией пронеслось по моему существу. Не помня себя, в исступлении бросилась я в комнату родителей, обхватила няню и неистово закричала:

— Не пущу! Не пущу! Ты не смеешь уйти от меня!

Все плакали… Сколько нежных слов, сколько утешений, сколько ласк излила тогда няня…

Она утешила, успокоила меня, но ненадолго… Решение ее было бесповоротно. Родная наша старушка, отдав нам всю свою жизнь, и на закате дней своих не хотела принести ни забот о ней, ни хлопот, ни расходов.

Я ходила за нянечкой по пятам, а она все напоследок учила.

Тетя Манюша после мне рассказывала, что няня всё делала обдуманно и чувствовала, что ей надо уехать. Она говорила: