Николай Жевахов - Воспоминания. Том 2. Март 1917 – Январь 1920

Вот и я прошу вас, обсудите мой доклад, рассмотрите его со всех сторон, а потом и решайте, точно ли мне было откровение Свыше или только померещилось мне; в здравом ли уме я излагаю свой доклад или точно я душевно больной человек и делюсь с вами своими галлюцинациями?

Года за два до войны, следовательно в 1912 году, явился мне в сновидении святитель Иоасаф и, взяв меня за руку, вывел на высокую гору, откуда нашему взору открывалась вся Россия, залитая кровью.

Я содрогнулся от ужаса... Не было ни одного города, ни одного села, ни одного клочка земли, не покрытого кровью... Я слышал отдаленные вопли и стоны людей, зловещий гул орудий и свист летающих пуль, зигзагами пересекавших воздух; я видел, как переполненные кровью реки выходили из берегов и грозными потоками заливали землю...

Картина была так ужасна, что я бросился к ногам святителя, чтобы молить Его о пощаде. Но от трепетания сердечного я только судорожно хватался за одежды святителя и, смотря на угодника глазами полными ужаса, не мог выговорить ни одного слова.

Между тем святитель стоял неподвижно и точно всматривался в кровавые дали, а затем изрек мне:

– Покайтесь... Этого еще нет, но скоро будет .

После этого дивный облик святителя, лучезарный и светлый, стал медленно удаляться от меня и растворился в синеватой дымке горизонта.

Я проснулся. Сон был до того грознен, а голос святителя так явственно звучал, точно наяву, что я везде, где только мог, кричал о грядущей беде, но меня никто не слушал. Наоборот, чем громче я кричал о моем сне, тем громче надо мной смеялись, тем откровеннее называли меня сумасшедшим. Но вот подошел июль 1914 года...

Война была объявлена... Такого ожесточения, какое наблюдалось с обеих сторон, еще не видела история. Кровь лилась потоками, заливая все большие пространства... И в этот грозный час, может быть, только я один понимал весь ужас происходящего и то, почему все это происходит и должно было произойти. Грозные слова святителя скоро будет исполнились буквально и обличали неверовавших. И, однако, все по-прежнему были слепы и глухи. В штабе разговаривали о политике, обсуждали военные планы, размеряли, вычисляли, соображали, точно и в самом деле война и способы ее ликвидации зависели от людей, а не от Бога. Слепые люди, темные люди! Знали ли они, что эти десятки тысяч загубленных молодых жизней, это море пролитой крови и слез, приносились в жертву их гордости и неверию, что никогда не поздно раскаяться, что чудо Божие никогда не опаздывает, что спасение возможно в самый момент гибели, что разбойник на кресте был взят в рай за минуту до своей смерти, что нужно только покаяться, как сказал св. Иоасаф?! А ожесточение с обеих сторон становилось все больше: сметались с нашего кровавого пути села и деревни, цветущие нивы, горели леса, разрушались города, не щадились святыни... Я содрогался от ужаса при встрече с таким невозмутимым равнодушием; я видел, как притуплялось чувство страха перед смертью, но и одновременно с этим чувство жалости к жертве; как люди превращались в диких зверей, жаждущих только крови... Я трепетал при встрече с таким дерзновенным неверием и попранием заповедей Божиих, и мне хотелось крикнуть обеим враждующим сторонам: "Довольно, очнитесь, вы христиане, не истребляйте друг друга в угоду ненавистникам и врагам христианства; опомнитесь, творите волю Божию, начните жить по правде, возложите на Бога упование ваше: Господь силен и без вашей помощи, без войны помирить вас".

И в изнеможении я опускался на колени, звал на помощь святителя Иоасафа и горячо ему молился.

Залпы орудий сотрясали землю; в воздухе рвались шрапнели; трещали пулеметы; огромные, никогда не виденные мною молнии разрезали небосклон и оглушительные раскаты грома чередовались с ужасным гулом падающих снарядов... Казалось, даже язычники должны были проникнуться страхом при виде такой картины гнева Божиего и осознать бессилие немощного человека. Но гордость ослепляла очи. Чем больше было неудач, тем большими становились ожесточение и упорство с обеих сторон. Создался невообразимый ад. Как ни храбрился жалкий человек, но все дрожали и трепетали от страха. Дрожала земля, на которой мы стояли, дрожал воздух, которым мы дышали, дрожали животные, беспомощно оглядываясь по сторонам, трепетали бедные птицы, растерянно кружившие над своими гнездами, охраняя птенцов своих. Зачем это нужно, – думал я, – зачем зазнавшийся человек так дерзко попирает законы Бога, зачем он так слеп, что не видит своих злодеяний, не вразумляется примерами прошлого?! И история жизни всего человечества, от сотворения мира и до наших дней, точно живая стояла передо мной и укоряла меня...

Законы Бога вечны, и нет той силы, которая бы могла изменить их; и все бедствия людей, начиная от всемирного потопа и кончая Мессиной, Сан-Франциско и нынешней войной, рождены одной причиной и имеют одну природу – упорное противление законам Бога. Когда же одумается, опомнится гордый человек, когда, осознав свой грех, смирится и перестанет испытывать долготерпение Божие?! И в страхе за грядущее, в сознании страшной виновности пред Богом, у самого преддверия справедливой кары Божией я дерзнул возопить к Спасителю: "Ради Матери Твоей, ради Церкви Православной, ради Святых Твоих, в земле Русской почивающих, ради Царя-Страдальца, ради невинных младенцев, не познавших греха, умилосердись Господи, пожалей и спаси Россию и помилуй нас". Близок Господь к призывающим Его!

Я стоял на коленях с закрытыми глазами и слезы текли по щекам, и я не смел поднять глаз к иконе Спасителя. Я ждал... Я знал, что Господь видит мою веру и мои страдания, и что Бог есть Любовь, и что эта Любовь не может не откликнуться на мою скорбь.

И вера моя меня не посрамила.

Я чувствовал, что в мою комнату вошел кто-то, и она озарилась светом, и этот свет проник в мою душу... Вместо прежнего страха, вместо той тяжести душевной, какая доводит неверующих до самоубийства, когда кажется, что отрезаны все пути к выходу из положения, я почувствовал внезапно такое умиление, такое небесное состояние духа, такую радость и уверенное спокойствие, что безбоязненно открыл свои глаза, хотя и знал, что в комнату вошел некто, озаривший ее своим сиянием. Предо мной стоял святитель Иоасаф.

Лик его был скорбен.

– Поздно, – сказал святитель, – теперь только одна Матерь Божия может спасти Россию. Владимирский образ Царицы Небесной, которым благословила меня на иночество моя мать и который ныне пребывает над моей ракой в Белгороде, также и Песчанский образ Божией Матери, что в селе Песках подле г. Изюма, обретенный мною в бытность мою епископом Белгородским, нужно немедленно доставить на фронт, и пока они там будут находиться, до тех пор милость Господня не оставит Россию. Матери Божией угодно пройти по линиям фронта и покрыть его Своим омофором от нападений вражеских... В иконах сих источник благодати, и тогда смилуется Господь по молитвам Матери Своей!