Коллектив Авторов - Каноны христианства в притчах

Эта прелестная страна благодаря страшному опустошению, произведенному исламом, имеет ныне унылый и печальный вид, и лишь местами, где человеческая рука пощадила ее, она все еще дышит привольем, тишиной и негой. Во времена Иисуса она цвела благосостоянием и весельем. Галилеяне отличались энергией, мужеством, трудолюбием. За исключением одной Тивериады, выстроенной (около 15 года) Антипой в честь Тиверия в римском стиле, больших городов в Галилее не было. Тем не менее страна была заселена очень густо; покрытая маленькими городками и большими деревнями, она была повсюду тщательно возделана. По развалинам, остаткам ее прежнего блеска, можно судить, что страна эта принадлежала земледельческому народу, не одаренному художественным чутьем, мало заботившемуся о роскоши, совершенно равнодушному к красоте форм и отдавшемуся идеализму. Страна изобиловала свежей водой и плодами; более значительные фермы утопали в тени виноградников и смоковниц; сады почти сплошь состояли из яблонь, ореховых и гранатовых деревьев. Вино было превосходно, если судить по вину нынешних сафедских евреев, и пили его много. Но эта привольная и легкая жизнь отнюдь не сводилась ни к тупому материализму нашего крестьянина, ни к грубому веселью Нормандии, ни к тяжелому шутовству фламандцев. Она одухотворялась эфирными мечтами, своеобразным поэтическим мистицизмом, сливающим небо с землей. Пусть суровый Иоанн Креститель проповедует покаяние в иудейской пустыне, питаясь саранчой, живя с шакалами, – но чего ради будут поститься сыны Чертога брачного, когда с ними жених? Радость – удел каждого в Царствии Божием. И разве она не дитя всех кротких сердцем и чистых помыслами?

Таким образом, вся история возникновения христианства рисуется какой-то идиллией. Мессия на брачном пиршестве; грешница и добродетельный мытарь Закхей на его торжествах – званые гости; основатели Царства Небесного в виде свадебных поезжан – вот на что дерзнула Галилея, вот что она допускала. Греция в скульптуре и в поэзии оставила миру дивные картины человеческой жизни, но они лишены всегда широкой перспективы, обширных горизонтов. В Галилее не было ни мрамора, ни искусных художников, ни изощренного языка, зато галилейское народное творчество возвысилось до создания величайшего в мире идеала, ибо за этой идиллией чувствуется потрясение судеб человеческих, а озаряющий ее свет есть солнце Царствия Божия.

Иисус жил и созревал в этой очаровательной среде. С детства он почти каждый год отправлялся в Иерусалим на праздники. Такие путешествия для провинциальных евреев были торжеством, полным прелестей. Целый ряд псалмов был посвящен восхвалению этих семейных странствований, продолжавшихся несколько дней; паломники пускались в путь весной через горы, холмы и долины, находясь под впечатлением благоговейного страха, внушаемого святыми местами, радости общения с братьями, предвкушая великолепие Иерусалима. Маршрут Иисуса в этих странствованиях был тот же самый, что и ныне, то есть через Гинею и Сихем. От Сихема до Иерусалима дорога труднее, но бодрость духа поддерживается в путнике мыслью о соседстве древних святилищ: Силоамской купели и Вефиля, мимо которых лежит его путь. Последний этап – Аин-эль-Харамие – уголок, навевающий на душу грусть и вместе с тем полный очарования; ни с чем нельзя сравнить впечатление, которое испытывает здесь путник, располагаясь на ночлег. Долина узкая и мрачная; черная вода течет из скал с высеченными в них гробницами. Надо думать, что это – та самая «долина плача» или сочащихся вод, воспетая как перепутье в чудном 84-м псалме, которую впоследствии обратил в эмблему жизни нежный, печальный мистицизм Средних веков. На другой день рано утром путники будут в Иерусалиме. Это ожидание еще и теперь ободряет караван. Короткий вечер миновал, и легкий сон смежил очи усталых паломников.

Эти путешествия, способствуя обмену идей всей нации и ежегодно превращая столицу в очаг сильнейшего возбуждения, приводили Иисуса в соприкосновение с душой его народа и, без сомнения, уже довольно рано внушили ему сильнейшее отвращение к тем порокам, которыми отличались официальные представители иудаизма. Иные утверждают, что пустыня была для него второй школой и что будто бы иногда он долго проживал в ней. Но Бог, которого он находил здесь, был не его Бог. Это был, скорее всего, Бог Иова – суровый и грозный, не ведающий ни для кого прощения. Порой Сатана пытался здесь искушать его. Тогда он возвращался в свою милую Галилею и здесь, среди зеленеющих гор и светлых источников, среди хороводов детей и женщин, которые с весельем в душе, с ангельскими песнями в сердце ждали спасения Израиля, находил своего Отца Небесного, полного любви и милости.

Иосиф умер, когда сын его еще не играл никакой общественной роли. Мария осталась, таким образом, главой семьи, и этим-то объясняется, почему Иисуса называли «сыном Марии», в отличие от многих других, носивших то же имя. Есть основание думать, что по смерти мужа Мария, ничем не связанная более с Назаретом, переселилась в Кану, уроженкой которой, вероятно, и была. Кана – маленький городок в двух или двух с половиной часах пути от Назарета; расположенный у подножья гор, прорезающих с севера равнину Азохис. Вид этой равнины, пересекаемой чрезвычайно живописно Назаретскими горами и Сефоризскими холмами, менее величествен, чем вид Назарета. В этом местечке Иисус, по-видимому, провел некоторое время. Здесь, вероятно, прошла часть его молодости, и здесь же имели место первые его выступления.

Иисус продолжал ремесло своего отца, который был плотником. Это не считалось унизительным для того времени. Еврейский обычай требовал, чтобы человек, посвятивший себя умственному труду, изучил какое-нибудь ремесло. Самые знаменитые ученые были ремесленники. Так, Павел, получивший столь блестящее образование, делал палатки и ковры. Иисус не был женат. Вся сила его любви устремлялась на то, что он считал своим высшим призванием. Чрезвычайно нежное чувство, которое заметно в нем по отношению к женщинам, нисколько не отделялось в нем от безграничного самоотвержения, с которым он относился к своей идее. Так же, как и Франциск Ассизский, и Франциск Сальский, он относился как к сестрам к женщинам, которые горели пламенем той же идеи, что и он; он имел и свою св. Клару, и свою Франсуазу Шанталь. Вероятно только, что они любили больше его, чем дело; он был, несомненно, сильнее любим, чем любил сам. Как часто бывает с натурами возвышенными, сердечная нежность обратилась у него в безграничную мягкость, в неопределенную поэтичность, во всеобщую обаятельность.