Кеннет Хаукинз - Опыты религиозных исследований

С археологическими исследованиями тесно связан так называемый традиционно-исторический метод. В ветхозаветной библеистике в этой сфере наиболее известен Иван Энгнел, считающий, что библейская критика зашла в тупик, поскольку она мыслит современными, а не древними категориями. «Необходимо, — пишет он, — освободиться от современных, не соответствующих той эпохе книжных взглядов, и рассматривать Ветхий Завет реалистически, как продукт древней ближневосточной культуры, частью которой является Израиль с его национальной литературой — Ветхим Заветом»29. Далее он добавляет, что в результате успехов археологии и филологии мы должны «совершенно по-иному подойти к библейскому тексту и преданию… По-новому ориентированное исследование в области истории идей и религий освободилось от доктринерского тяготения к теории эволюционного развития, которое было свойственно предшествующему периоду»30.

Здесь мы касаемся существенного момента, в котором данный тип критики радикально отличается от «ортодоксальной» литературной критики. Последняя во многом исходила из предположения о постепенном развитии религиозных идей и на этом основании считала, что «примитивная» идея свидетельствует о раннем происхождении отрывка, а более «развитые» или «передовые» идеи указывают на более позднее происхожение. Будучи чистой спекуляцией, этот принцип, однако, использовался для того, чтобы заново переписать историю религии Израиля. Энгнел же указывает на возможность иного подхода. «Основной принцип традиционно-исторического метода можно обозначить так: доверие к преданию, даже в его устной форме. Этот принцип диаметрально противоположен точке зрения литературной критики, которая фактически предполагает тотальное недоверие к преданию и тексту»31. Присовокупим и предостережение, сделанное Энгнелом, который, в частности, сказал: «Вряд ли стоит говорить, что традиционно-исторический метод пока что делает свои первые шаги и поэтому в большинстве случаев достигнутые им результаты надо рассматривать как предварительные»32.

В этом подходе важным представляется тот факт, что Энгнел со всей серьезностью стремится учитывать культурный фон написания ветхозаветных книг и в результате обнаруживает гораздо меньше текстовых изменений и большую достоверность содержания.

Параллельной работе Энгнела, касающегося ветхозаветной проблематики, является работа другого скандинава, Герхардссона, исследующего Новый Завет33. Учитывая иудейский культурный фон новозаветного периода, он утверждает, что предание восприняло слова Иисуса от Него Самого, не претерпев никакого развития и достоверно передав их далее (правда, он допускает, что раннехристианская Церковь придала евангельскому материалу иную форму). Такая точка зрения диаметрально противоположна тенденциям перерастания литературной критики в критику формы. Значимость работы Герхардссона выяснится впоследствии, поскольку ученые дискуссии на этот счет продолжаются, однако уже сейчас она обладает определенной весомостью, как попытка найти внешние оценочные критерии при анализе новозаветного материала. Эта работа оказывает сдерживающее влияние на необузданные формы спекуляции.

Нередко приходится слышать, что в ветхозаветные времена пророк должен был провозглашать Слово Божие, делая это не столько в плане предсказания, сколько в плане передачи услышанного дальше. В каких-то случаях могло иметь место пророчество или предсказание, касающееся самого близкого будущего. Сначала пророк мог предостеречь народ от тяжелых последствий непослушания Богу, а затем, когда это непослушание все-таки совершалось, он предсказывал и наказание. Обычно считалось, что пророки не предсказывали отдаленного будущего, так как оно не имело непосредственного отношения к людям, внимавшим их слову, однако не мешало бы убедиться в правильности такого предположения. Происхождение еврейского слова, обозначающего пророка (nabhi), неясно, в какой-то степени его можно соотнести с аккадским словом nabu («возвещать») 34. Однако действительное значение этого слова в еврейском языке может быть определено только из способа его употребления. Мы видим, что на самом деле библейские пророки обращали свои взоры как в отдаленное, так и в ближайшее будущее. Отрицание возможности предсказания отдаленного будущего основывается на рационалистическом отрицании сверхъестественного начала, и поскольку такого начала якобы не существует, то, следовательно, и пророки просто не могли предсказывать отдаленное будущее. Если же в сочинениях того или иного библейского пророка все-таки имеется именно такое предсказание, то в данном случае некоторые критики приписывают весь отрывок более позднему писателю, тем самым сводя пророчество к предсказанию ближайших событий или превращая его в vaticinfum ex eventu, то есть «предсказание», сделанное после самого события.

Хорошим примером такой точки зрения является Книга пророка Исайи. Сейчас постоянно предполагается (и нередко расценивается как бесспорный факт), что существовало по меньшей мере два «Исайи.» Первый, то есть Исайя из Иерусалима, предстает перед нами в 1 — 39 главах Книги, а остальная ее часть приписывается анонимному пророку эпохи пленения. Иногда этому пророку приписывают только 40—55 главы, а оставшуюся часть — одному или нескольким другим писателям. Основной довод для такого членения Книги сводится к тому, что во второй ее части речь идет о событиях, совершавшихся спустя полтора столетия после смерти Исайи из Иерусалима. Поскольку пророчества, представленные в форме предсказаний, касаются этого позднейшего периода в некоторых подробностях, предполагается, что автор должен был жить именно в это время. Сейчас мы не будем выяснять, между сколькими людьми следовало бы поделить авторство этой Книги, наша цель сводится к тому, чтобы рассмотреть, какие именно аргументы использует литературная критика и являются ли они обоснованными.

В данном случае основанием для вышеприведенной аргументации является определение пророка как человека, говорившего народу только об их времени. Однако такая аргументация сама нуждается в доказательстве. Упомянутое определение можно подтвердить только путем удаления из сочинений пророков всех предсказаний относительно отдаленного будущего, заявив далее, что они никогда не говорили (и не писали) о нем. Такая операция основана на отрицании сверхъестественного. Пророк не мог предсказывать, и, следовательно, и не предсказывал отдаленного будущего. В результате такого предположения можно утверждать, что человек, пророчествовавший о пленении, должен был жить в период пленения.