Жан-Мари Гюстав Леклезио - Праздник заклятий. Размышления о мезоамериканской цивилизации

Стало быть, тайна рождения человеческой расы была связана с подземным миром, откуда она вышла на свет. Союз земного мира и космоса прославляет миф о рождении всего сущего, записанный отцом Торквемадой (который в свою очередь цитирует несохранившийся труд Андриса де Ольмоса). Судя по этой легенде, бытовавшей в царстве Тескоко, «человеческие существа созданы пущенной солнцем стрелой, которая, вонзившись в землю, оплодотворила ее» [44] Torquemada , Monarquia indiana. Mexico, 1969,1, p. 580. .

Владимир Пропп в своей работе о происхождении русской народной сказки вскрывает потаенный смысл множества волшебных историй, сходных между собой и распространенных по всей Европе. Там прослеживаются элементы ритуальных камланий доисторической эпохи. В них людоед — это племенной колдун, творящий церемониальное действо, маленькая хижина в лесу — место, где держат взаперти молодых людей, ждущих обряда инициации, а тревожное настроение, пронизывающее сказку, отражает те опасения и страхи, через которые проходят члены племени, переступая порог, отделяющий детство от взрослого состояния.

Подобная же схема проглядывает в основе как большинства индейских сказок, так и множества современных романов от Диккенса до Стивенсона или Голдинга. У древних индейцев сказки обычно повествуют о путешествии в страну мертвых и об испытаниях, уготованных герою (или подручному колдуна), чтобы он мог вернуться на землю, получив от предков некую власть, природа которой божественна. Таково у ацтеков путешествие в Миктлан — мрачную подземную область, жилище мертвых, а у майя-киче — эпос о Шбаланке, добравшемуся туда, где простирается Шибальба.

В племени уичоль из Найярита поныне сохранился самый подлинный, за долгие столетия не претерпевший изменений рассказ об этом мистическом наследстве: Мара'акаме, подручный шамана, блуждает по свету в поисках дома солнца, жилища Татевари, Нашего Дедушки, первого шамана. Венцом его странствия становится настоящее сошествие в ад, в итоге которого он получает доступ к знанию, воплощенному в форме друзы горного хрусталя, символизирующей костные останки его предков.

Для американских индейцев путешествие как обряд инициации наряду с сюжетами о выходе всего сущего из чрева богини — один из основополагающих мифов. Он тесно связан с космогоническими представлениями в доколумбовых религиях, где мироздание тройственно: это небо, земля и нижний мир. Каждое из царств символизирует какой-нибудь представитель животного мира: птица, змея (или черепаха), броненосец (или крот). В этом разделении нижний мир — самый важный, отсюда является на свет все сущее и сюда же нисходят ради встречи с навсегда ушедшими предками.

Путешествие шамана как обряд инициации, кроме всего прочего, завершает цикл оплодотворения. Обитель мертвых, например, в мифологии уичоль — место, где сексуальность возвращается к своему истоку. Сойти в преисподнюю — это вернуться в матку земли-прародительницы, где спрятана тайна всякой жизни. Там совершается то, о чем все мечтают: встреча душ умерших и еще не рожденных, как ее живописуют легенды ацтеков, майя, пурепеча, позволяющие уловить мощное ритмичное колебание вселенной, ее дыхание. Эту тему мы постоянно обнаруживаем в искусстве коренных жителей Америки, находим в «Пророчествах Чилам-Балама» и в поэзии Несауалькойотля. Нельзя считать случайным совпадением тот факт, что первые календари тольтеков и майя-ица согласованы с годовыми ритмами Венеры. Эта героическая планета, воплощение цивилизационных достижений Кецалькоатля и Кукулькана или деяний Урендекауэкары, бога войны древних пурепеча, совершает по небу путь, сходный с мифологическим путешествием первого шамана, просвещая смертных, озаряя путь тем, кто предан близкими и отдан на заклание, чтобы, возвещая людям о наступлении новой эры, возродиться к жизни вместе с солнцем в конце каждого цикла из 104 лет.

Несомненно, что после бедствий конкисты индейская Америка полнее всего сохранилась именно в своих мифах. В старинных текстах, в кодексах, составленных первыми клириками, и в индейских, как, например, «Пополь-Вух» («Книга народа»), «Пророчества Чилам-Балама» или «Описание Мичоакана», культура Мезоамерики может почерпнуть множество бесценных сведений. Читая стихи сестры Хуаны Инес де ла Крус, нельзя не вспомнить гимнов народа науатль. Невозможно понять мексиканскую революцию и фрески великих художников Диего Риверы и Мануэля Ороско, не помня о творческой мощи и одержимости смертью, пронизывающих скульптурные композиции ацтеков и майя.

В латиноамериканской литературе мифы и легенды дали рождение особому жанру, костумбризму (от испанского «costumbre» — обычай), прошедшему путь от первых «фольклорных» романов аргентинца Мартина Фьерро и мексиканских «Бандитов с Рио-Фрио» до произведений Хуана Рульфо.

Мигель Анхель Астуриас, гватемальский романист, нобелевский лауреат 1967 года, — вот кто, пожалуй, довел моду на костумбризм до ее высшей точки. В его творчестве отразилась среда, традиционная по сути, напрямую соотнесенная с мироощущением континентальных индейцев, и при всем этом его проза не служит чисто идеологическим целям и не претендует на какую-то особенную экзотичность. Писатель проникает в сердцевину человечьей натуры, добираясь до глубинных истоков мук и радостей бытия. В романах «Люди маиса» и «Мулатка как мулатка», в знаменитой «банановой трилогии» и прежде всего в «Зеленом Папе» декорация и сущность драмы всегда одна и та же. Это одиночество индейцев, вечных иностранцев в испорченном современном мире, где выгода всегда во главе угла. Предназначение человека этого общественного слоя, земледельца и мистика, все еще укладывается в границы старинных пророчеств. Романы Астуриаса — это верная транспозиция в художественную плоть легендарной «Baile de la conquista» («Пляски конкисты»), театрализованной схватки неверных и христиан, где первые выступают (по крайней мере, на взгляд вторых) как полчище исчадий Сатаны, зато себя завоеватели мнят воинами святого Иакова. Это гимн вечному поражению вождя Текума, последнего бойца из племени майя-киче, павшего в схватке с «аделантадо», военным наместником, который высокопарно именуется «солнцем». Этого подручного Эрнана Кортеса звали Педро де Альварадо.

Астуриаса всегда отличал интерес к индейской мифологии. Одной из его первых книг был сборник «Легенды Гватемалы», небольшая книжка, поэтичная и полная юмора, которую Поль Валери характеризует как «смесь знойной природы, невнятной ботаники, индейской магии и теологии Саламанки».