Жан-Мари Гюстав Леклезио - Праздник заклятий. Размышления о мезоамериканской цивилизации

Тцакари, черный певчий дрозд, что пьянеет, наклевавшись винограда, и, как по волшебству невероятно умножившись, уподобляется дыму, клубящемуся в небе, трепещущему вихрю, где птиц больше, чем семян в полях, не говоря уж о людях, о детях и взрослых.

Люди клана колибри одеваются в перья цвета огня, они — уитцитцилины, ведомые Уицилопочтли, великие жрецы огня в городе, чье имя Тцинтцунтцан: «Свет-от-Колибри».

«Затем и другие люди вышли на танец, называемый «параката уарака», танец бабочек, они танцевали его во дворе, обнесенном оградой, или в домах Великих жрецов. Служитель этой богини танцевал там же, тело его обвивало чучело змея, а над ним в небе вился бумажный змей в форме бабочки» [50] Relation de Michoacan, op. cit., p 55. .

«Кататани» — запускать воздушных змеев высоко в безоблачное небо.

……………………………

В центре полуострова Юкатан, на юге Мексики, лес окружает поселения майя плотным кольцом, своим засохшим шерстяным воротом он душит их. В мае до наступления дождей там полыхают пожары, а дымное небо над ними серо и багрово, словно во всем мире — сумерки.

Там, в лесу, есть тропинка, полоска белесой земли, что ведет к храму со странным именем. Его не назовешь гигантским, он не устремляется ступенями к небу: это просто дом, квадратный в плане, сказали бы мы, с толстыми стенами, поддерживающими крышу, с полуобвалившимся основанием купола, лес наступает на него со всех четырех сторон, стены поросли колючим кустарником, топорщатся щетиной старых корней, но при солнечном свете можно различить рельефы, иероглифы, высеченные в камне, и на всех четырех углах проступает фигура бога Чаака с изогнутым хоботом и торчащими изо рта клыками.

Храм называется Дсибильнокак, что значит: «Ночное послание». Легенда гласит, что под его сводами некогда жил ученик великого Ицамны, владыки мира, герой эпоса майя, изобретатель письменности, проведший здесь долгие часы, рисуя иероглифы на листах бумаги из амате (мексиканской смоковницы) и читая в небесах тайны народа майя.

Ныне, когда минули века разрушений и пожаров, тайные книги древних майя исчезли, никто больше не усядется, подогнув под себя ноги, на холодную каменную плиту внутри дома, чтобы там писать и читать. Ветер времени раскидал слова, и мир коренных жителей континента медленно погружается в забвение. Но дом, где по ночам читают и пишут, еще цел, покрытый панцырем из веток и шипов, как вечная раковина.

Я хочу поговорить о Дсибильнокаке, эта легенда об укромном месте, где пишут ночами, кажется мне прекрасной. Прекрасный, как затемненная комната, приют, лучше которого не сыщешь, здесь можно забыть о внешнем мире и одиноким странником войти в царство знаков, не важно, высеченных в камне, нарисованных на сложенных гармошкой листах бумаги или убористо набранных на книжных страницах без картинок, которые медленно переворачиваешь в ночной тиши. Писать по ночам, читать по ночам — невероятнейшее и притом самое легкое из путешествий. Время движется вспять, потягивается, оглядывается, лишь изредка прерываемое ударом колокола, донесшимся с башни, затерянной где-то там, по ту сторону всех эспланад и авеню, или шелестом ветра в неведомой листве, которая тотчас умолкает, подобно ветвям и лианам вокруг старого храма майя.

Читать по ночам, писать по ночам… Мне запомнился маленький мальчик из племени эмбера, живший в селении Наранхал, на берегу Рио-Тукезы в лесах панамского Дарьена. Сидя на корточках на дощатом полу хижины при свете маленькой лампы, где фитилем служил кусок витой веревки, плавающий в керосине на дне консервной банки, парень читал. Все книги, какие только можно было найти в том затерянном краю: брошюрки по истории, географический очерк, может, какой-нибудь давно вышедший из моды роман… Вокруг пламени лампы танцевала мошкара. В углу кто-то спал, уронив голову на радиоприемник, без умолку передающий афро-кубинские мелодии. Женщины возвращались с реки, слышались крики, детский смех… А мальчик продолжал читать, все в той же позе, чуть склонив голову, придвинувшись как можно ближе к свету — так, должно быть, сидел ученик Ицамны в не ведомом никому ночном храме.

Этот образ воодушевляет меня. Здесь нет ничего от легенды, и я не знаю, кем стал тот индейский мальчик. Но мне отрадно вспоминать его серьезное лицо, воздушную легкость позы, книгу в детских руках, склоненную голову. Как далеко он был тогда от всех прочих, уносимый рекой своего воображения! Может статься, он и мне помог яснее вспомнить пору, когда я сам в ночной тишине проникал в таинственный книжный мир: Николас Никльби, Ласарильо с Тормеса, Дэвид Бэлфур, «Без семьи»… Благодаря этому мальчишке я, кажется, стал лучше понимать, что связывает меня доныне с далекими ночами, проведенными без сна, когда тишину нарушало лишь шуршание слов, а стенные часы звонили слишком часто. Они во веки веков одни и те же, эти ночи за чтением или письмом, мальчик-эмбера в хижине на берегу Тукезы и старый писец-майя в покинутом храме посреди опаленного зноем леса — один и тот же человек. И в то мгновение, когда слова начинают свой полуночный танец на книжной странице, каждый мальчик, девочка или взрослый — оттуда либо отсюда, с берегов Марны или с панамской реки — в свой черед вступает под своды храма Дсибильнокак, туда, где совсем рядом бьется живое сердце бога Ицамны.