Диакон Андрей Кураев - Ответы на вопросы православной молодёжи

В общем, в глазах епископов — свидетелей Реформации в Германии и Польше — братства выглядели протестантским мирянским движением бюргеров [219]. У восточных патриархов западнорусские епископы не нашли защиты от местного протестантизма (точно также и в XX веке константинопольский патриарх поддержал русских обновленцев). И тогда без давления польских властей, вопреки желанию католического епископата они приняли унию. Странно звучит? Но и в самом деле польского короля Сигизмунда III тогда не было в стране, а без его согласия не могли созываться церковные соборы. Так что и униональный Брестский Собор король не признавал еще целый год. Что же касается католического епископата, то ему было ненавистно все православное, и потому католические прелаты хотели не унии (которая все же позволяла сохранить внешний распорядок православной жизни), а всецелого ополячивания и окатоличивания…

Потом, после собора, братства и в самом деле стали защитниками православия. Но до него их роль в появлении унии была куда сложнее…

Главный урок из тех событий: и братства бывают не правы. Поэтому если вы сегодня увидите, как кто-то начинает размахивать фразой «народ — хранитель Православия», будьте осторожны: это очередной «демократ-реформатор». Он себя и своих друзей отождествил с «церковным народом» и на этом основании чувствует себя «вселенским судьей».

— Сейчас повсюду выходят различные издания, прославляющие царя Иоанна Грозного, создаются какие-то общины, братства, опричнины и т. д. Приходят журналы, полностью посвященные ему. Мы приводим доводы Святейшего Патриарха Алексия II о том, что невозможно прославлять святых и их убийцу. Все равно появляются иконы, публикации.

— Реформаторский потенциал ревнителей прославления Ивана Грозного заметен вполне отчетливо. Они ни во что не ставят голос Патриарха (который ясно высказал свою оценку их притязаний). Столь же решительно отметается ими голос церковного, литургического предания.

Литургическое предание выразило себя в службе святителю Филиппу Московскому, в частности в июньской службе, где в каноне на утрене содержится вполне ясная характеристика того человека, чье вмешательство в судьбу святителя Филиппа было столь трагическим. Этот человек не называется по имени, но ведь понятно, о ком идет речь и кто там называется «новым фараоном» и «новым Иродом».

Конечно, с точки зрения академического богословия можно сказать, что не всегда голос литургических текстов фактографически достоверен. Можно было бы на эту тему устроить дискуссию. Но чтобы ее развернуть, чтобы заглушить голос литургического предания, нужно столько эшелонов аргументов пригнать! Подлаживать литургию под свои политические «вкусы» нельзя. Иначе это будет откровеннейший модернизм. Я не хочу быть модернистом, поэтому я лучше поверю голосу литургического предания.

Есть еще голос церковной агиографии: в Житии св. Филиппа ясно говорится о роли царя в его смерти. Но опричные модернисты прямо говорят о том, что Житие св. Филиппа содержит «ложь» [220]. Для модернистов чудеса (которые, как им кажется, совершают написанные ими же «иконы» тех персонажей, в святости которых они уверены) важнее, чем праведно-назидательная жизнь самого этого персонажа. Поэтому они считают неверным «представление о том, что каждое житие должно быть назидательным для православного человека. Это не совсем так. То или иное житие может быть назидательным, а может быть и только констатацией каких-то известных фактов. По крайней мере назидательность не критерий святости» [221]. Понятно: какая уж назидательность в Иване Грозном…

Есть еще голос церковной истории. Мы верим в то, что история — это пространство диалога Бога и людей, в то, что церковная история и русская история — это часть священной истории, продолжение библейской истории. И поэтому голос исторического предания для нас очень значим. Так вот, когда царь Алексей Михайлович пожелал перенести мощи св. Филиппа в Москву, Никон отвез на Соловки царскую грамоту — «молю тебя, разреши согрешение прадеда нашего царя Иоанна, совершенное против тебя завистию и несдержанною яростию». Это значит, что в церковном сознании 17 века в конфликте св. Филиппа и Ивана Грозного виновной стороной считался Царь.

И наконец, для меня как человека, который не является специалистом по русской средневековой истории, значим голос ведущего церковного специалиста по этому периоду — архимандрита Макария (Веретенникова). Человек всю свою жизнь занимается 16 веком — веком Ивана Грозного. Он монах, архимандрит. Его статьи об Иване Грозном в «Журнале Московский Патриархии» и газете «Радонеж» говорят о тех фактах в жизни грозного царя, которые не оставляют шансов на его прославление в лике праведников… Вновь говорю — для того чтобы оспорить выводы ведущего специалиста, церковного человека, всю жизнь посвятившего изучению этой тематики, нужно иметь очень много серьезных аргументов, а не отбрехиваться по принципу «Ах, это ж иностранцы сказали, а они всегда врут». Несомненно, в том мифе об Иване Грозном, который сложился в европейской историографии, есть много лжи. Но и нельзя думать, что раз иностранцы солгали в одном, значит, и все остальные их сообщения — ложь. Это тоже некорректно.

Ну, а столь впечатляющее наших реформаторов изображение Иоанна Васильевича в нимбе просто выдает меру их незнакомства с русской историей. Ведь нимб в иератической живописи — это не только знак личной святости, но и знак святости того служения, которое нес изображенный человек. Далеко не все люди, чьи изображения сопровождаются нимбами, прославлены Церковью. С нимбом изображали себя на монетах своей чеканки и св. князь Владимир, и непрославленный Церковью князь Ярослав Владимирович, и анафематствованный Церковью Святополк Окаянный (убийца своих братьев — свв. Бориса и Глеба) [222].

Именно модернисты, некоторые из которых открыто мечтают об «опричной революции», и видят в Грозном «посвященного эзотерика»:

«Грозный был еще и тончайшим православным эзотериком. Иоанн IV утверждает благой, в целом, характер смерти. Одна из главных задач инквизиции заключалась в том, чтобы провести грешника через некий ритуал духовного созерцания, обусловленного умерщвлением плоти. Долгие страдания постепенно делают человека невосприимчивым к физическим ощущениям, к запросам собственного тела. Разум, свободный теперь от телесных мучений, неожиданно открывает для себя новые функции, ранее ему неизвестные. Таким образом, наступает стадия просветления Разума, когда он, освободившись от материального тела, начинает свободно впитывать в себя божественные энергии высших сфер. Все это чрезвычайно легко накладывается и на опричный террор, который несомненно представлял собой одну из форм православной инквизиции. Иоанн Грозный и его верные опричники отлично осознавали свою страшную, но великую миссию — они спасали Русь от изменников, а самих изменников от вечных мук. А вот еще одна цитата — из текста, написанного иностранцем Шлихтингом, очевидцем многих тогдашних событий: «Однажды пришел к тирану некий старец, по имени Борис Титов, и застал тирана сидящим за столом… Тот вошел и приветствует тирана; он также дружески отвечает на приветствие, говоря: «Здравствуй, о премного верный раб. За твою верность я отплачу тебе неким даром. Ну, подойди поближе и сядь со мной». Упомянутый Титов подошел поближе к тирану, который велит ему наклонить голову вниз, схватив ножик, который носил, взял несчастного старика за ухо и отрезал его. Тот тяжко вздыхает и подавляя боль, воздает благодарность тирану… Тиран ответил: «С благодарным настроением прими этот дар, каков бы он ни был. Впоследствии я дам тебе больший». Под этим большим даром имелась ввиду смерть, смерть от руки Царя, избавляющего от загробных мучений» [223]. «Святой преподобный Корнилий, игумен Псково-Печерского монастыря, дерзал называть в монастырской летописи Помазанника Божьего — Царя Иоанна Васильевича Грозного «антихристом»… Казнив игумена Корнилия, Государь Иоанн Грозный спас его для жизни вечной, не допустил полного падения его в прелесть» [224].