Джон Стотт - Деяния святых Апостолов

Пятое, Бог есть Судья мира: Итак, оставляя времена неведения, Бог ныне повелевает людям всем повсюду покаяться (30); ибо Он назначил день, в который будет праведно судить вселенную, посредством предопределенного Им Мужа, подав удостоверение всем, воскресив Его из мертвых (31). Павел в конце своей речи возвращается к теме, с которой он начал: человеческое невежество. В своей алтарной надписи афиняне признали, что им Бог неведом, и Павел свидетельствует об их невежестве. Затем он говорит, что их неведение можно поправить. Потому что Бог «не переставал свидетельствовать о Себе благодеяниями» (14:17). Более того, он проявил Себя в природе и в ее порядке, но люди «подавили истину своей неправдою» (Рим. 1:18). В прошлом Бог не обращал внимания на такое неведение. Нельзя сказать, что Он не замечал его, Он не соглашался с этим, не считал его простительным, но просто в Своем неиссякаемом милосердии Он не излил на нас Свой гнев, который мы вполне заслужили (ср.: Рим. 3:15). Но Бог ныне повелевает людям всем повсюду покаяться. Зачем? По причине неизбежности наступающего суда. Павел сообщает своим слушателям три непреложные истины: Бог будет праведно судить вселенную. Живые и мертвые, знатные и простые — все будут судимы, никому не избежать суда. Во–вторых, Он будет праведно судить. Все тайны будут открыты. Не будет никакой возможности избежать справедливого суда. Третье, суд произойдет обязательно, ибо день опеределен, и Судья назначен. И хотя мы еще не знаем, когда наступит тот день, но личность Судьи уже открыта (10:42). Бог поручил суд Своему Сыну (ср.: Ин. 5:27), подав удостоверение всем при многих свидетелях, воскресив Его из мертвых. Своим воскресением

Иисус был оправдан и объявлен Господом и Судьей. Более того, этот Божий Судья является также Мужем. Все народы произошли от первого Адама, через последнего Адама все народы будут судимы.

Упоминание о воскресении, которое заставило философов просить Павла выступить на Совете (18), теперь привело собрание к резкому завершению. Услышавши о воскресении мертвых, одни насмехались, даже «расхохотались» (ИБ), возможно, это были эпикурейцы, а другие говорили (искренне или нет, возможно, то были стоики): об этом послушаем тебя в другое время (32). Итак Павел вышел из среды их (33). Некоторые же мужи, приставши к нему, уверовали; между ними был Дионисий Ареопагит (которого Евсевий позже определил (впрочем, не имея достаточных на то оснований) как первого христианского епископа в Афинах и мученика) и женщина, именем Дамарь, и другие с ними (34). Они все, должно быть, ответили на призыв покаяться и «обратились к Богу от идолов, чтобы служить Богу живому и истинному» (1 Фес. 1:9).

Когда мы размышляем об обращении Павла к ареопагу, нам приходится задуматься о двух обвинениях в адрес этой речи. Первое — эта речь не является истинной, второе — она не состоятельна. Мартин Дибелиус в начале нашего века пришел к заключению, что речь Павла была задумана Лукой как пример проповеди для язычников, которую он посчитал соответствующей обстоятельствам, и что она составлена Лукой, а не Павлом, так как это «эллинистическая» речь о познании Бога, Который не является христианским Богом до самых последних, заключительных утверждений [373]. Несколько лет спустя Ганс Конзельманн писал: «По моему мнению, речь является свободным творением автора (т. е. Луки), потому что она не проявляет мыслей и идей, характерных для Павла» [374]. Однако в 1955 году шведский ученый Бертиль Гартнер дал Дибелиусу решительный отпор в своем эссе, названном «Речь в ареопаге и естественное откровение» {The Areopagus Speech and Natural Revelation).

Его тезис заключался в следующем: (1) исторический фон данной речи можно найти скорее в иудейской, чем в греческой мысли, и особенно в Ветхом Завете; (2) речь имеет параллели с проповедью в духе апологии, свойственной эллинистическому иудаизму, и (3) автором речи действительно является Павел в том смысле, что основные черты речи отражают мысли Павла в его Посланиях (напр.: Рим. 1:18 и дал.), хотя, несомненно, Лука сократил ее и придал ей литературную форму, соответствовавшую его замыслу. Поэтому можно утверждать, что голос, который мы слышим в ареопаге, действительно является голосом Павла. Нетрудно также найти в Ветхом Завете соответствующие места, которые перекликаются с главными темами проповеди: Бог — Творец неба и земли, в руке Которого находится дыхание всех живых Его творений, Который не живет в рукотворных храмах, Который господствует над историей всех народов, Которого нельзя уподоблять образу, созданному природой или человеком, ибо они мертвы и немы. Он предупреждает о суде и призывает к покаянию.

Вторая критика касается несостоятельности проповеди как изложения Евангелия. Рамсей в свое время сделал популярной идею о том, что Павел «был разочарован, а возможно, утратил все надежды из–за своего опыта в Афинах», поскольку результаты были ничтожны. Поэтому, «когда он уехал из Афин в Коринф, он больше никогда не говорил языком философии», но «рассудил быть… незнающим ничего, кроме Иисуса Христа, и Притом распятого» (1 Кор. 2:2) [375]. Однако эта теория не Имеет под собой никаких оснований, и Стоунхаус, как Мне кажется, вполне справедливо, назвал ее «совершенно неубедительной» [376].

Во–первых, в повествовании Луки нет и намека на То, что он недоволен действиями Павла в Афинах, независимо от того, будем ли мы считать речь Павла защитой или проповедью, или и тем, и другим. Напротив, Лука в Деяниях представляет речи Павла в качестве трех образцов его проповедей: сначала иудеям и богобоязненным (Писидийская Антиохия, глава 13), затем необразованным язычникам (Листра, глава 14), а теперь образованным философам (Афины, глава 17). Во–вторых, нельзя назвать визит Павла в Афины неудачным. В дополнение к двум уже названным обращенным Лука указывает на то, что были «и другие с ними» (34). Кроме того, «чрезвычайно опасно из количества обращенных приходить к заключению о правильности благовестил» [377]. В–третьих, я уверен, что в Афинах Павел обязательно проповедовал о кресте. Лука представляет нам лишь короткую выдержку из его речи, которую можно прочитать менее чем за две минуты. Проповедь Павла наверняка была более содержательной, а в заключение (30–31) Апостол должен был говорить о распятом Христе. Ибо как же он мог провозглашать воскресение, не упоминая предшествовавшую смерть Распятого?

И как он мог призывать к покаянию, не упоминая веру во Христа, что всегда неразделимо друг с другом? В–четвертых, в Коринфе Павел отрекся не от библейских доктрин о Боге как Творце, Господе и Судье, но отверг премудрость мира сего и риторику греков. Он твердо решил ничего не проповедовать, кроме Иисуса Христа, «и притом распятого», из–за вызывающего поведения гордого Коринфа, но не из–за «провала» в Афинах. Более того, как Лука показывает в своем повествовании, Павел ни в чем не изменил своей тактики в Коринфе, а продолжал учить, утверждать и убеждать (18:4–5).