Кристофер Хитченс - Бог не любовь: Как религия все отравляет.

В нашу половинчатую, полусветскую эпоху даже верующие нередко стыдятся того времени, когда теологи с фанатичным упорством обсуждали бессмысленные проблемы: точный размах ангельских крыльев или, скажем, сколько ангелов уместится на острие булавки. Разумеется, нельзя вспоминать без ужаса, сколько людей замучено и убито, сколько источников знания предано огню в пустых препирательствах о природе Святой Троицы или исламских хадисах, или о пришествии лжемессии. Однако не стоит грешить релятивизмом — тем, что Эдвард Томпсон назвал «чудовищным высокомерием потомков». Одержимые схоласты Средневековья делали то, что могли сделать в условиях безнадежно скудной информации, неотступного страха смерти и преисподней, крайне низкой продолжительности жизни и неграмотной аудитории. Страшась (часто искренне) последствий ошибки, напрягая свои умы на всю возможную тогда мощь, они разработали диалектический метод и впечатляющие логические системы. Такие люди, как Пьер Абеляр, не виноваты в том, что им приходилось довольствоваться обрывками Аристотеля. Многие из трудов последнего были утрачены, когда император Юстиниан закрыл философские школы, но их арабские переводы сохранились в Багдаде и затем вернулись в одичавшую христианскую Европу через евреев и мусульман Андалузии. Когда схоласты получили доступ к этим текстам и вынужденно признали, что достойные внимания мысли об этике и нравственности высказывались и до «пришествия» Христа, они приложили все усилия, чтобы совместить несовместимое. Нам мало проку от того, что они думали, но есть немало поучительного в том, как они думали.

Уильям Оккам — один из средневековых философов и теологов, чье наследие по-прежнему актуально. По-видимому, прозванный так в честь своей родной деревни в английском графстве Суррей (ее название с тех пор не изменилось), Оккам родился в неизвестном нам году и умер — вероятно, в ужасе и мучениях и, вероятно, от страшной Черной Смерти — в 1349 году в Мюнхене. Он был францисканцем (иначе говоря, последователем вышеупомянутого млекопитающего, которое, как утверждают, проповедовало птицам) и потому усвоил радикальные взгляды на бедность священства, каковые в 1324 году привели его к столкновению с папским престолом в Авиньоне. Нам не так важна ссора между папой и императором из-за разделения светской и церковной власти (поскольку в конце концов «проиграли» обе стороны), но интересно, что чрезмерное обмирщение самого папы вынудило Оккама искать защиты у императора. Оккама обвинили в ереси и пригрозили отлучить от церкви, но он нашел в себе силы ответить, что еретик не он, а папа. Несмотря на это и благодаря тому, что он никогда не выходил за герметичные рамки христианской системы координат, даже самое консервативное священство признает в Оккаме оригинального и смелого мыслителя.

Его, к примеру, интересовали звезды. О туманностях он знал гораздо меньше, чем мы или даже Лаплас. Точнее, он вообще ничего о них не знал. Однако он использовал их для интересной гипотезы. Допустим, что бог может заставить нас ощущать несуществующие предметы. Допустим далее, что ему нет нужды прибегать к таким ухищрениям, если того же эффекта от нас можно добиться реальным присутствием этих предметов. И все же бог при желании мог бы заставить нас верить в существование звезд, даже если бы их на самом деле не было. «Всякое действие, каковое Бог производит посредством вторичной причины, он может произвести сам». Из этого, однако, не следует, что мы должны верить любым нелепостям, так как «Бог не может наделить нас знанием о несомненном присутствии отсутствующей вещи, ибо это противоречиво». Прежде чем воротить нос от неприкрытой тавтологии этого наблюдения, столь частой в богословии, ознакомьтесь с комментарием отца Коплстона, видного иезуита:

Даже уничтожив звезды, Бог мог бы вызвать в нас акт видения того, что было прежде (по крайней мере, если рассматривать этот акт субъективно), в той же мере, в какой он мог бы послать нам видение будущего. И то, и другое было бы актом непосредственного восприятия: того, что было, и того, что будет.

Наблюдение весьма впечатляющее, причем не только для того времени. Лишь через несколько столетий после Оккама мы поняли, что, глядя на звезды, мы нередко на самом деле видим свет далеких тел, которые уже давно прекратили существовать. И не так уж важно, что Церковь противилась телескопам и обсуждению того, что в них видно; в том нет вины Оккама, а в природе нет закона, обрекающего Церковь на подобный идиотизм. Непредставимое космическое прошлое, свет которого достигает нас через не укладывающиеся в голове расстояния, кое-что рассказало нам о будущем нашей собственной системы, включая скорость ее расширения и неизбежность ее кончины. Что наиболее существенно, мы можем представить все это, даже отказавшись от понятия «бог» (или, если угодно, сохранив его). В обоих случаях, теория обходится без этого допущения. Можно верить в божественный перводвигатель, но это совершенно ничего не меняет, и потому среди астрономов и физиков религиозная вера стала делом частным и редким.

Оккам сам подготовил наши умы к такому прискорбному (для него) выводу. Он предложил «принцип экономии», широко известный как «лезвие Оккама». Действие лезвия Оккама основано на устранении лишних допущений и принятии первого достаточного объяснения или причины. «Не умножай сущностей без нужды». Этот принцип можно развить. «Все, что объясняется привлечением чего-то отличного от акта понимания, — писал Оккам, — объяснимо без привлечения таковой отдельной сущности». Он не боялся идти за своей логикой, куда бы она ни завела, и предвосхитил эру истинной науки, признав, что природу «сотворенных» вещей возможно постичь безо всякой ссылки на их «творца». Более того, Оккам утверждал: если определять бога как существо, наделенное всемогуществом, совершенством, единичностью и беспредельностью, то строгое доказательство его существования невозможно. Однако мы можем назвать «богом» первопричину существования мира, даже если истинная природа такой первопричины нам неизвестна. Но и с первопричиной не все так просто, поскольку у любой причины должны быть своя причина. «Трудно, если вообще возможно, — писал Оккам, — оспорить философов в том, что может существовать бесконечный регресс причин одного рода, каждая из которых может существовать помимо другой». Таким образом, допущение творца или создателя лишь ставит нас перед тупиковым вопросом о том, кто сотворил творца или создал создателя. От себя добавлю, что ни религия, ни теология, ни теодицея так и не сумели опровергнуть это возражение. Сам Оккам был вынужден бессильно сослаться на то, что бытие божие может быть «доказано» исключительно верой.