Иеромонах Тихон - Иеромонах Тихон. АРХИЕРЕЙ.

В каждом языке есть много слов, означающих предметы, которые существовали когда–то, но теперь исчезли, вышли из обихода повседневной жизни. Люди не выбрасывают этих слов из лексикона, сохраняют их как наследство от предшествовавших поколений. Не видя предмета, который обозначало когда–то это, утратившее теперь свой смысл, слово, люди составляют на основании тех или иных данных предположительный образ того предмета, и смотря по тому, как воспроизведен предмет, толкуют слово так или иначе. Но вот, роясь в пыли археологических раскопок, человек находит самый предмет. С недоумением смотрит он на него и невольно восклицает: «Так вот это и есть то самое… а я думал…» И странным кажется человеку, какое, в самом деле, имел он право так думать…

В таком именно недоумении сидели слушатели миссионерской беседы. Владыка давно уже кончил свою речь и сошел с кафедры, а в зале продолжала царить тишина. Никто не пошевельнулся. У всех в голове мелькала одна и та же мысль: «Так вот это и есть то самое… а мы думали…» И все думавшие, вслед за поставленным многоточием, спешили разобраться в своих думах и невольно спрашивали себя, какое в самом деле у них было основание думать не так, а иначе.

Не думали только бывшие ночлежники. Что других приводило в недоумение, то для них было ясно, как Божий день. Владыка кратко сказал то, что пространно толковали им годами. Владыка звал людей на путь, на который они, ночлежники, давно уже вышли. Они спаслись уже из ада, и хотя грех еще не совсем был уничтожен в них, но видели они уже, что пала власть его, слабеет тьма, все видно впереди. Радость наполняет их сердца. И захотелось им поведать свою радость всем.

Отец Герасим и отец Павел почувствовали настроение своих пасомых и встали со своих мест. Пасомые окружили своих пастырей. И стало у них одно сердце и одна душа. И заволновало эту душу одно могучее чувство. Как река в половодье вышло оно из берегов, пробилось наружу и морем стройных, величественных звуков разлилось по залу.

«Прейде сень законная, благодати пришедши…» — пели новодуховцы старинным напевом церковный догматик. Крепли их голоса, слышней становилось пение, и в такт этого пения выше и выше вздымались их груди, загорались блеском глаза, просветлялись лица.

С удивлением смотрела публика на этих людей, которые так твердо и уверенно пели о пришедшей благодати, и чувствовала она, что благодать действительно пришла к ним… А в голове у каждого носилась все та же недоуменная мысль: «Так вот это и есть то самое…» А звуки лились и ширились, наполняли зал, вырывались через окна наружу и смело вступали в бой с беспокойным шумом крикливых голосов, дерзко подымавшихся с торговой улицы. Прохожие останавливались, заслышав пение, и с любопытством вслушивались в эту песнь возрождавшихся людей; и слышалось им в этой песне что–то знакомое, близкое сердцу. Душу охватывала неясная тоска о чем–то давно забытом, утерянном…

— Как же так? Владыка закрывает беседы? — смущенно спрашивал миссионер своего наставника, отыскав его среди расходившейся из зала публики.

— Владыка зарапортовался… — сердито и недовольным тоном проговорил профессор, — это с его стороны превышение власти. На это есть и Святейший Синод.

Город спал предутренним сном. Ночную тьму начинал уже разгонять слабый свет приближавшегося утра. Электричество на улицах давно уже было погашено, а в окнах крайней комнаты архиерейского дома все еще продолжал гореть огонек. Это был кабинет владыки.

Весь день на людях, владыка ночью только, когда все уже кругом засыпало, имел возможность, урывая от сна время, посвящать несколько часов самоуглублению. Тут он подводил итог пережитому дню, собирал свои устремляющиеся днем во все стороны мысли и делал им строгую проверку. Тут же спешил он пересматривать накоплявшуюся за день частную переписку. Не всегда эти часы проходили для владыки в душевном спокойствии. Прошли уже годы его архипастырского служения в новой епархии. Много добра успел он уже сделать, и много из посеянного дало уже всходы… Но не дремала и злоба. Увидев в лице владыки опасного себе врага, она ополчилась и стала бить его комками грязи…

Один из таких комков в виде большого мелко испещренного листа бумаги валялся и сейчас перед владыкой на письменном столе. Возле лежало письмо, в котором было написано: «Ваше Преосвященство! К глубокому своему огорчению, случайно узнал о готовящейся Вам неприятности. Злоба не дремлет… Донос послан на Вас в Синод. Случайно попавший в мои руки черновик доноса спешу препроводить к Вам, чтобы Вы имели возможность быть готовым к ответу, на всякий случай… Ваш доброжелатель».

Желчный лист уже несколько раз был прочитан владыкой. Видно было, что боль щемила ему сердце, но лицо его оставалось спокойным. Владыка сидел глубоко задумавшись.

В доносе подробно описывались в извращенном виде все поступки владыки. Говорилось о притеснении духовенства, о морально разлагающем действии его речей. Искаженно передавались мысли владыки, его взгляд на христианство. В заключение автор доноса просил Святейший Синод избавить епархию от волка, пришедшего в овечьей шкуре. Под доносом стояла подпись: «Ревнитель православия».

— Да, — думал владыка, — странно было бы, если бы молчала злоба… Отец лжи еще не связан окончательно, и пока он на свободе, сыны истины будут гонимы. Об этом предупреждал нас наш Учитель… Гонения не страшат меня. Никогда не устрашали они и всех борцов за евангельскую истину, пока… враг стоял перед ними в его собственном виде. Трудно бороться с дьяволом, когда он принимает вид ангела светла… Смущаются некоторые борцы за православие, когда видят и на знамени врага своего надпись: «Православие», затихают их голоса, слагают они оружие и прекращают бой…

Но мы имеем возможность разобраться в этом. Дело Христа — дело спасения и возрождения людей. И если видишь ты, борец за истину, что вокруг тебя действительно возрождаются люди, совершенствуются, оздоравливаются и телесно, и духовно, становятся лучшими, — знай, что ты стоишь в истине и тогда смело борись со своим врагом, хотя бы он противостоял тебе со многими знамениями и чудесами.

А борьба должна вестись постоянно. Дух земли постоянно тянет человека книзу. Земля была колыбелью человека, но для возмужавшего человечества она стала удобной постелью, на которую оно взглядывает порой, чтобы воспользоваться ею не для оздоравливающего сна, а для безмятежного опочивания. И спят многие на ней, расположившись поудобней. Спят с ночи до утра и с утра до ночи. Постоянно приходится будить и не надо смущаться, что кто–либо спросонья отмахнется кулаком или от неожиданного толчка издаст зловоние…