ШАРЛЬ ПЕГИ - ШАРЛЬ ПЕГИ. НАША ЮНОСТЬ. МИСТЕРИЯ О МИЛОСЕРДИИ ЖАННЫ Д АРК.

Вся история Израиля — это непризнание пророков и все же следование за ними.

Вся христианская история — это непризнание грешниками святых и все же спасение грешников святыми.

Непризнание пророков Израилем не имеет себе равных, ни с чем другим не сравнимо, кроме непризнания грешниками святых, хотя оно и происходило совсем по–другому.

Можно даже сказать, что непризнание пророков Израилем это предтеча непризнания грешниками святых.

Когда мимо проходит пророк, Израиль думает, что идет публицист. Как знать, может и социолог.

Если можно было бы найти ему должность в Сорбонне. Или, вернее, в Высшей школе ( практических (?) (!)) исследований в четвертом отделении. [200] Одно из подразделений Сорбонны, состоящее из нескольких отделений. Отделение изучения религий было создано в 1886 году. Или в пятом, или в третьем. Наконец, в отделении изучения религий . В Сорбонне, в конце галереи Науки , по Лестнице Е, на втором этаже. Все еще возможно. Мы так могущественны во французском государстве.

Одним из наиболее страшных свидетельств человеческой неблагодарности (в данном случае особенно еврейской, хотя она была неблагодарностью стольких других, включая и нас, общей неблагодарностью) стала та обстановка, в которой оказался Бернар–Лазар, как только Дело Дрейфуса, казалось, начало добиваться успеха, мнимого успеха. Тогда сложилась обстановка тотального непризнания, даже пренебрежения, изоляции, забвения, презрения. Для него создали такую невыносимую обстановку, в ней его держали и в ней его погубили. Его просто вынудили умереть.

В том, что он умер, есть и его собственная вина, — говорят со свойственной им невероятной неискоренимой низостью те, которые с шокирующей фамильярностью вились вокруг него.

Никогда нельзя умирать. Умирать всегда неправильно. Так значит надо говорить, надо предать гласности, что раз он жил ради них, то и умер–то он из–за них и ради них. Да, да, я знаю, что он умер от этого. И от того тоже. Умирают всегда от чего–нибудь. Но погубившая его ужасная болезнь позволила бы ему все–таки прожить десять, пятнадцать, двадцать лет, не будь того страшного переутомления, которое он испытал ради спасения Дрейфуса. Ведь было же чудовищное нервное перенапряжение, длившееся в течение нескольких лет. Жестокое переутомление тела и мозга. Перенапряжение сердца, наитяжелейшее из всех возможных. Перенапряжение всего организма. Всегда умирают от какого–нибудь удара или ударов.

Я напишу портрет Бернара–Лазара. В нем, бесспорно, было что–то от святого, от святости. А когда я говорю о святом, не надо думать, что это метафора. В нем были ничем не измеримые мягкость, доброта, непостижимая нежность, ровность настроения, горький опыт человеческой неблагодарности, искушенность горечью неблагодарности, некая абсолютная безупречная доброта, доброта просвещенная и умудренная. Доброты ему было не занимать. Он жил и умер ради них, как мученик. Он был пророком. А значит, его по справедливости до времени облачили в саван молчания и забвения. Насильственного молчания. Забвения с молчаливого согласия всех.

И не надо ссылаться на его смерть. Ибо сама его смерть была ради них. И не к чему ставить ему в упрек его же смерть.

Особую неприязнь он вызывал, и особенно у евреев, особое презрение он вызывал тем, что не был богат. Мне даже кажется, что его упрекали в расточительности. А значит, он им больше не был нужен, они думали, что им он больше не нужен. Возможно, и правда, он им чего–то и стоил, может быть, даже чуть больше, чем чего–то. Деньги у него не держались.

Только вот считать бы следовало, что ему нет цены.

Ибо его похоронили еще до того, как он умер. И вновь народ Израиля в который раз подчинился своей вечной на этой земле судьбе. В высшей степени примечательно, что единственная газета, где достойно обращались с нашим другом, я хочу сказать согласно его достоинству, в соответствии с его величием, в согласии с его мерой, в масштабе его величины, где с ним обращались, конечно же, как с врагом, грубо, резко, как враги, но все–таки по его. мерке, где отношение к нему соизмерялось с его величием, где, хотя и вражеским языком, но все–таки сказали, как он любил Израиль и как он был велик, этим единственным местом была газета Ла Либр Пароль , а единственным человеком, сказавшим это, был г–н Эдуар Дрюмон. [201] Дрюмон Эдуар (1844–1917), много лет издавал националистическую антисемитскую газету Ла Либр Пароль (см. Предисловие). Автор памфлета «Еврейская Франция» (1886). 5 сентября 1903 года, через 4 дня после смерти Бернара–Лазара, опубликовал в своей газете статью под названием «Еврей», где, в частности, писал: «Нам остается желать только одного — чтобы христиане сумели сделать из величия и славы самого слова «христианин» то, что делал Бернар–Лазар из величия и славы слова «еврей»». Нам стыдно, что имя Бернара–Лазара, вот уже пять, семь Лет с тех пор, как он умер, было упомянуто только во вражеской газете. Я не говорю о Тетрадях , чьим духовным другом, тайным вдохновителем, а точнее сказать патроном, он остается. Кроме нас, строго говоря, очень точно говоря, как принято в юриспруденции, кроме нас в Тетрадях только г–н Эдуар Дрюмон сумел заговорить о Бернаре–Лазаре, захотел говорить о нем, отдал ему должное.

Другие же, наши, молчали и до его смерти, а после нее, устыдившись, совсем умолкли, храня молчание старательно, безукоризненно терпеливо и чрезвычайно успешно.

Так он и умер еще до своей физической смерти.

Казалось, они стыдились его. Но в действительности им было стыдно перед ним.

Политики, сама политика стыдилась себя перед лицом мистики.

А сколько раз я поднимался по той улице, носящей имя Флоренции. У каждого квартала в Париже, как и у всех нас, имеется не только своя сложившаяся личность, но и его собственная история. Не так уж давно все это было, а как от нас далеко. Уже. Особенность истории состоит в самом таком изменении, рождении и разрушении , [202] «Рождение и разрушение» — название труда Аристотеля. в постоянном отказе от прежнего в беспрерывной революции. В этой смерти. Всего несколько лет прошло, восемь лет, десять лет, и уже как неузнаваемо, просто до полной неузнаваемости, изменился городской пейзаж.

Тогда мы жили в той возвышенной части Парижа, где теперь уже никто не живет. Столько вокруг понастроили домов на бульваре Распай. Г–н Соломон Рейнак, [205] Рейнак Соломон (1858–1931) — археолог, филолог. Дрейфусар с самого начала Дела Дрейфуса. Один из создателей Лиги прав человека, основанной в Париже в 1898 году вследствие процесса над Золя после опубликования «Я обвиняю». должно быть, жил в доме 36 или 38 на улице Лиссабона. Или в доме с другим номером. Но все–таки Бернар–Лазар тут проходил, мог тут проходить, живя по соседству, просто как прохожий. Квартал СенЛазар. Улица Рима и улица Константинополя. Все улицы квартала носят имена городов Европы. Тут вся Европа. Отзвуки названий, тайно и лестно отвечавших потребности этих людей в путешествиях, напоминавшие о той легкости, с какой они отправлялись путешествовать, об их статусе европейцев. Привокзальный квартал, удовлетворивший их потребности в железной дороге, их страсти к железной дороге, желанию иметь железную дорогу всегда под рукой. Теперь все переехали. Некоторые умерли. И даже многие. Золя жил на улице Брюсселя, в доме номер 81 или 81 бис или 83 на улице Брюсселя. Первое слушание в суде. — Слушание от 7 февраля. — Ваше имя Эмиль Золя? — Да, сударь. — Ваша профессия? — Литератор. — Ваш возраст ? — 58лет. — Ваш адрес? — 81 бис, улица Брюсселя . [206] Цитируется протокол процесса против Э. Золя перед судом присяжных Сены и кассационным судом, опубликованный в издательстве «Сток» в 1898 году (Т. 1. С. 33, 34). И разве г–н Людовик Галеви [207] Галеви Людовик (1834–1908) — отец Даниеля Галеви, вместе с Анри Мейлаком автор текстов либретто к знаменитым опереттам Оффенбаха, таким как «Елена Прекрасная», «Парижская жизнь» и др. не жил на улице Дуэ, которая должна быть в том же квартале, в доме номер 22 на улице Дуэ. Ведь и сегодня дом номер 62 на улице Рима, дом номер 155 на бульваре Османн — это все еще адреса из тех времен. Сам Дрейфус жил в этом квартале. И только Лабори [208] Лабори Фернан (1860–1917) — один из адвокатов А. Дрейфуса и Э. Золя. все еще продолжает жить в доме номер 41 или 45 по улице Кондорсэ. Хотя мне сказали, что он совсем недавно переехал в дом номер 12 по улице Пигаль в девятом округе Парижа. Таким образом, целая масса жителей, целый народ проживал на возвышенностях Парижа, на склонах парижских холмов, в перенаселенном Париже, целый народ, друзья, враги, знакомые друг с другом и незнакомые, но они чувствовали себя, ощущали себя жителями одной деревни в этом огромном Париже.