Иоанн Шаховской - О грехе самоубийства и самоубийцах

Св. отцы, тонко знакомые с ухищрениями и методами действий бесплотного врага, говорят истину, которая подтверждается всюду и которую надо знать всем: «До падения нашего бесы представляют нам Бога человеколюбивым, а после падения жестоким» (преп. Иоанн Лествичник).

За кого молился Господь на Кресте? Молился за тех распинателей, которые «не ведают, что творят». За Иуду Господь уже не молился («не о всем мире молю…» — Иоанн 17, 9), ибо сознательно грешащий есть «сын погибели», и он должен непреложно пойти «в свое место», по слову Евангелия (т. е. самоистребиться).

Закон самоистребления был так силен в Иуде, что даже после того, как он повесился, он — упал, и из него выпали внутренности. Для всей человеческой истории образ того, что физическое самоубийство есть лишь выпадение того, что внутри (т. е. самоубийства духовного).

Механической бездуховной спасаемости нет, как нет и бездуховной гибели.

Человек имеет свободную волю призвать на себя волю Божию, в Евангелии открытую, или не признавать ее, и тем оставить себя перед злой богооставленной волей демонов.

И потому есть грех к смерти (1 Ин. 5, 16). Грех противления жизни. Бог велел о нем написать апостолу любви, ибо этот грех — против любви, убийство своей любви к Богу: самоубийство.

Церковь не может совершить над самоубийцей ни отпевания, ни панихиды. С пением трисвятого Церковь провожает его останки до кладбища, вручая почившего Богу, каясь за него перед Пресвятой Троицей. И — келейно умоляет за него Творца. Но иного пения Церковь не может дать, ибо иное пение было бы неправдой, а Церковь никогда не говорит неправды. «Блажен путь, воньже идеши днесь душе, яко уготовися тебе место упокоения» (прокимен погребения), — не может сказать Церковь, зная весь ужас души, самовольно оторвавшейся от тела. Не может Церковь сказать и того, что упование свое усопший возложил на Бога («На Тя бо упование возложиша, Творца и Зиждителя и Бога нашего…» — слова панихиды).

И не ставится над самоубийцей Крест. На Кресте был распят Бог, претерпевший человеческую жизнь — весь ее позор и всю ее боль.

Самое большое поражение бесов — когда их обнаруживают, срывают с них личину, которой они прикрываются в мире… Они все делают, чтобы остаться в мире сокрытыми…

Самоубийцы, пред самоубийством своим, совсем не знают, что около них стоит гадкий (невыразимо) злой дух, понуждая их убить тело, разбить драгоценный «глиняный сосуд», хранящий душу до сроков Божьих. И советует этот дух, и убеждает, и настаивает, и понуждает, и запугивает всякими страхами: только чтобы человек нажал гашетку или перескочил через подоконник, убегая от жизни, от своего нестерпимого томления… Человек и не догадывается, что «нестерпимое томление» не от жизни, а от того, от кого и все мысли, «обосновывающие» убиение себя. Человек думает, что это он сам рассуждает, и приходит к самоубийственному заключению. Но это совсем не он, а его мыслями говорит тот, кого Господь назвал «человекоубийцей искони». Человек только безвольно соглашается, невидимо для себя берет грех диавола на себя, сочетается с грехом и с диаволом… Одно покаянное молитвенное слово, одно мысленное хотя бы начертание спасительного Креста и с верою воззрение на него — и паутина зла расторгнута, человек спасен силой Божьей от своей гибели… Только малая искра живой веры и преданности Богу — и спасен человек! Но все ли люди, спасшиеся от убиения себя или от какого-либо другого греха, понимают, что около них стоял (а может быть, и еще стоит, или иногда к ним приближается) отвратительный злой дух, существо, обнаруживаемое только некоей духовной чуткостью и обостренным духовным вниманием?

Далеко не все (даже христиане) отдают себе отчет в действиях и проявлениях злых духов, о которых с такой удивляющей силой и ясностью говорит Слово Божие.

Жена священника села Костины Верейского уезда Московской области Мария Федоровна Нечаева сообщила ряд назидательных подробностей из своей юности.

«Осталась я, — передавала она, — в раннем детстве круглой сиротой. До тринадцати лет мне пришлось жить в доме старшего моего брата, Ивана Федоровича, в селе Костицы. Потом моя родная тетушка, будучи замужем за протоиереем Баженовым, взяла меня в Москву, где я и прожила до семнадцати лет. Тетушка очень любила меня и, не имея детей, думала меня устроить замуж в Москве. Однажды я прихожу в Успенский собор к литургии и слышу пение псалма: «Не надейтеся на князи, на сыны человеческия, в них же несть спасения… Изыдет дух его и возвратится в землю свою: в той день погибнут вся помышления его…» И на второй и на третий день прихожу — все те же слова слышу. Это показалось мне страшным и встревожило мой дух. В подтверждение этого через два дня тетушка моя заболела, а еще через неделю ее не стало на свете. Мой дядя протопресвитер, убитый горем, не находил себе места. Всякие его заботы обо мне и попечения отошли в сторону. Прошел еще месяц, и дядя однажды сказал мне: «Ты, Маня, уже девица в возрасте, и я считаю неудобным, чтобы ты жила у меня, еще нестарого вдовца». И он предложил мне уехать к моему брату, в село Костицы. Разбитая душой и телом, я в доме своего брата от скорби не находила себе места. Мое мрачное настроение еще усиливалось от перемены недавней московской жизни моей на жизнь в селе, в доме бедного сельского псаломщика. Возлагая свою надежду на Бога, я искала для себя утешения в беседе со своей подругой Надей, дочерью местного священника.

Однажды под воскресенье на крыльце дома подруги мы просидели до одиннадцати часов вечера. Когда я пришла домой, жена моего брата, пропуская меня в дверь мимо себя, сказала мне: «Негодная девчонка! До какого позднего времени ты гуляешь! Куда же ты после этого годишься?» Неописуемая скорбь после этих слов сковала мою душу. Всю ночь я не спала. Наутро невестка, уходя в церковь к обедне, сказала мне: «Ты, Машенька, как управишься с печкой, приходи в церковь». Свои слова, сказанные ночью, она, по-видимому, уже забыла. Я отвечала, что приду, а у самой в это время в голове уже зрели другие мысли. За ночь диавол внушил мне мысль покончить свою жизнь самоубийством. Как только все ушли из дома и я осталась одна, я немедленно нашла веревку, сделала петлю, перекинула ее через потолочную матицу и уже собралась было всовывать свою голову в петлю, как вдруг неимоверной силы стук раздался в дверь. Казалось, много людей ломится в дверь. Страх, панический страх охватил меня. Я моментально выдернула веревку из матицы и, кинув ее под кровать, бросилась открывать дверь. Открыв дверь, я увидела перед собой свою подругу Надю, которая, как только увидела меня, бросилась мне на шею с восклицанием: «Ах, милая Маня, я только что из церкви. Мне вдруг стало так жаль тебя и показалось, что тебя здесь лишают жизни, что я прибежала узнать, здорова ли ты!» Тут я не выдержала — и сама, бросившись ей на шею, разрыдалась и рассказала обо всем: что хотела сейчас только покончить свою жизнь собственными руками. «Но сейчас я бесконечно благодарна тебе, ты спасла мне жизнь!» — сказала я ей. Проливая сладостные слезы, мы обе радовались: она тому, что спасла меня, а я тому, что спасена от гибели.