Вениамин Милов - Дневник инока

До позднего вечера студенты ютились в подвале. Убедившись, наконец, что стрельба прекращена, мы один за другим стали выходить из своего убежища. Вместе с остальными вышел и я. Иду по академическому саду. Вдруг около уха раздается характерное:"Ж–ж-ж" — и пуля ударилась в стоящую рядом поленницу. Пролети пуля на сантиметр ближе к лицу, и я был бы убит. Жертвой канонады из всего академического люда сделался в этот памятный день лишь один келейник ректора. Он во время стрельбы преспокойно пил чай в архиерейских покоях. Бомба разорвалась над крышей этого здания, и потолок был пробит осколками, попавшими в голову несчастного келейника. Он так замертво и застыл с блюдечком чая в руке.

По случаю городских волнений одни студенты разъехались по домам, другие поспешили поступить в военное училище. А некоторые испросили разрешения держать ускоренные экзамены. К желающим экзаменоваться примкнул и я.

Жаркая пора наступает с экзаменами в Духовных академиях. Литографированные лекции профессоров чаще всего хранятся у академического декана или старосты в течение года и за несколько дней до экзаменов раздаются на руки. Требуется большое умственное напряжение при подготовке. Я, не очень сильный в умственном отношении, немало страшился экзаменационного периода. Не знал, выдержит ли моя память детальное усвоение обширных курсов наук. Выйти из затруднительного положения научил меня, должно быть, Ангел–хранитель. Готовился я с помощью составления конспектов. Перед экзаменом ездил в Казанский женский монастырь [58] Богородицкий монастырь основан Иоанном IV (Грозным) в 1579 году по случаю обретения на этом месте Казанской иконы Божией Матери. или заходил в академическую церковь, где находился большой крест с частицей Животворящего Древа Креста Господня. Упаду, бывало, в храме пред иконой Божией Матери или пред Крестом Христовым и говорю:"Господи! Матерь Божия! Я все сделал, что требуется от человека. Теперь время Твоей помощи. Помоги, не оставь мое скудоумие". И что же? После молитвы в сознании непременно появлялась мысль, что именно такой‑то билет достанется мне. Я прочитывал его лишний раз. И мне действительно доставался билет, таинственно указанный, и я почти всегда безупречно сдавал экзамены. Помню, при переходе на второй курс академии у меня только по истории Византийской Церкви был неполный балл — "4 3/ 4". По всем остальным предметам против моей фамилии значились полные баллы.

Благодарю Господа и Божию Матерь за помощь моему окаянству.

По окончании экзаменов мы с Сережей Семеновым сходили в фотомастерскую, снялись, и я стал собираться домой в Вятку. Спешить с отъездом побуждал также голод, отчасти касавшийся и меня. Хлеб доставать было тяжело. Дежурить в очередях перед хлебным ларьком казалось затруднительным, и возвращение домой рисовалось вернейшим выходом из положения. На самом же деле поездка в Вятку была шагом необдуманным, противоречащим старческому благословению. Свияжский старец, о чем я еще не сказал, благословил мне и Сереже провести лето в Оптиной пустыни. Мы же не послушались, разъехались по домам. Я сел при усиленной стрельбе в поезд, отходивший на Москву, там сделал пересадку в первый попавшийся воинский эшелон. Как меня туда посадили и как я доехал до места — один Господь знает. Только последствия моей поездки в Вятку в итоге были очень плачевны. Целых полтора года после того я скитался без определенных занятий. Продолжать образование в академии не рискнул: опасался голода и городских волнений. Несколько успокоиться удалось в Саратове, где меня приняли на работу в военную канцелярию и дали красноармейский паек.

Сережина участь была прискорбнее моей. Он из родного Екатеринбурга уехал в Красноярск к своим друзьям — иеромонахам Амфилохию и Софронию, заразился там тифом и, напутствованный Святыми Тайнами, вдали от родной семьи отошел ко Господу.

Моя работа в Саратове была в счет военной службы и состояла в выписке ордеров на продовольствие. Месяцев шесть я добросовестно трудился на поприще, определенном мне Богом. Свободные часы посвящал церкви. Ходил чаще всего в Ильинскую церковь, расположенную недалеко от военной канцелярии, и в кафедральный собор. Там пела превосходная капелла, не распавшаяся еще, несмотря на изменения в положении Церкви. Хор занимал почти треть зимней кафедральной церкви, похожей на пещеру. Каких‑либо развлечений и отдыха от службы, кроме храма, я не знал.

Много времени уделяя письменным работам, я как‑то раз заметил, что близорукость моя усилилась до крайности. Нос при писании почти касался бумаги, иначе мне трудно было разглядеть буквы. Военный врач посоветовал мне проситься на комиссию. Я последовал его совету, признан был инвалидом по зрению и получил совершенное освобождение от военных обязательств. Мне выдали бесплатный литер [59] Документ, дающий право на льготный проезд. до Вятки — туда обращены были мои взоры. Думал я, поживу немного дома, отдохну и двинусь потом в какое‑либо село, буду учительствовать в школе. Однако душа почувствовала потребность опереться на солидный авторитет в осуществлении своих планов. Искать его я решил в иноческой среде и первым долгом счел необходимым двинуться в загородный Саратовский Преображенский мужской монастырь [60] Спасо–Преображенский мужской монастырь близ Саратова был основан в 1680 году. . Иноки его не дали мне просимого, но указали, где я могу получить исчерпывающий ответ. Лицом старчествующим и способным к руководству они назвали затворника скита иеромонаха отца Николая, спасавшегося верстах в двух от Преображенской обители. Прихожу я в скит утром на первой неделе Великого поста, спрашиваю затворника. Мне показывают коридор и келлию, в которой он живет. Переступаю порог, ведущий в коридорчик старца, и на шум моих шагов выходит какой‑то нестарый монах в заплатанном подряснике. Я попросил доложить обо мне старцу. Проходит несколько минут. Вдруг вижу, как дверь крайней келлии в конце коридора бесшумно приоткрывается и у самого пола показывается чья‑то голова. Затем дверь также тихо закрывается. В ту минуту келейник выходит ко мне и говорит:"Затворник никого не принимает. Не может принять и вас". Огорчился я… Думаю, духовные лица отказывают мне в совете. Что же дальше делать? Поплыву по течению событий: да устроит Господь пути моей жизни по Своему провидению.

Так как литер мне дан был на субботу первой недели и до отъезда оставалось еще несколько дней, то на другой день я отправился помолиться в Крестовую церковь архиерейского дома. Служба еще не начиналась, когда я вошел в храм. В ожидании богослужения прошелся по архиерейскому двору. Смотрю на идущую в церковь публику. Между богомольцами, обратившими на себя особое внимание, были два проходивших мимо меня человека: один — высокий мужчина с саквояжем в руках, другой — горбатенький кроткий монах с пронзительным глубоким взором. Поравнялся этот монах со мной и, неожиданно обращаясь ко мне, говорит:"Раб Божий! Вы, кажется, были у меня вчера. Если угодно вам, то заходите ко мне завтра. Я поговорю тогда с вами". Оказывается, монах с громадным горбом и был прозорливый затворник, иеромонах отец Николай. Он вышел причащать больного игумена, жившего в архиерейском доме. Поблагодарил я старца за приглашение, а в глубине души подумал:"Когда тебя ищут, ты отталкиваешь, теперь же приглашаешь". В условленное утро вновь прихожу в скит, прошу доложить о себе затворнику и получаю ответ, что в это время затворник ни с кем не беседует. Пришлось мне идти в церковь, отстоять богослужение.