С. А. Иванов - Блаженные похабы

Теперь уже культурная сцена восточного православия была достаточно подготовлена для появления настоящего, «классического» юродивого. Первым таким персонажем стал Симеон Эмесский. Его краткое житие содержится у Евагрия Схоластика [244] Euagrii Historia Ecclesiastica / Ed. J. Bidez, L. Parmentier. London, 1898, p.182—184. , а полное было написано в VII в. кипрским епископом Леонтием Неапольским (BHG, 1677) [245] Leontios de Neapolis. Vie de Symeon le Fou et Vie de Jean de Chypre / Ed. A. — J. Festugiere, L. Ryden. Paris, 1974. Русский перевод см.: Византийские легенды. Л., 1972, с. 53—83. Агио- граф пытается затушевать большую временную дистанцию между собой и своим героем, см.: Ryden L. Time in the Lives of the Fools // Polypleuros Nous. Miscellanea fur Peter Schreiner zu sein- em 60. Geburtstag. Miinchen, 2000, S. 315—317. . Как можно заключить из текста жития, Леонтий сам в Эмесе никогда не бывал. Видимо, в рассказе об эмесском периоде жизни Симеона он опирался на какое‑то просторечное житие патеричного типа, составленное в 560—570–е гг. [246] Mango C. A Byzantine Hagiographer at Work: Leontios of Neapolis 11 Byzanz und der Westen. Wien, 1984 (далее: Mango. A Byzantine Hagiographer), S. 30. Повествование Евагрия о Симеоне кончается словами: «Но подробный рассказ о нем потребовал бы специального рассмотрения (πραγματεία? ΐδιαζούση?)». На основании этих слов Д. Крюгер заключает, что к моменту написания Евагрием его труда никаких сочинений о Симеоне не существовало; чтобы подкрепить это толкование, исследователь из всех значений слова πραγματεία выбирает одно, причем не самое распространенное — «сочинение» ( Krueger. Symeon, p. 22). Это — довольно слабый тезис, не способный опровергнуть доводов С. Мэнго: к примеру, во многих контекстах πραγματεία означает «усилия» и однозначно противопоставляется «сочинению», ср. у Григория Нисского: «потребовало бы большой писанины и массы усилий (μεγάλης·… συγγραφή?… και πραγματεία? ίδια?)» (Gregorii Nysseni Contra Eunomium, 1, 124.2—3). Нам осталась недоступна работа: Kreslen О. Leontios von Neapolis als Tachygraph? I I Scrittura e civilta. T. 1. 1977. Хотя сам Симеон был сирийцем (и при том, что древнейшая сирийская рукопись двумя веками старше древнейшей греческой), имеющееся сирийское его житие является переводом с греческого [247] Van Rompay L. Life of Symeon Salos, First Soundings // Philohis‑tor. Miscellanea in Honorem C. Laga Septuagenarii / Ed. A. Schoors, P. Van Deun. Leuven, 1994, p. 382, 398. .

Время жизни Симеона определяется как первая половина VI в. Значит, агиографа отделяет от его героя примерно сто лет (Леонтий умер в середине VII в.), в течение которых, следовательно, и сложился культ юродивого не только в самом Эмесе, но и на далеком от него Кипре. Это — первое чисто «юродское» житие, ставшее образцом для всей «юродской» агиографии [248] В этом смысле отчасти оправдано парадоксальное утверждение X. Ангелиди, будто «история юродивых… начинается и заканчивается Симеоном» (Αγγελίδη X. Η παρουσία των σαλών στη Βυζαντινή κοινωνία // Οι περιθωριακοί στο Βυζάντιο. Αθήναι, 1993, σ. 102). .

В какой атмосфере вызревало это житие? Было ли византийское общество начала VII в. каким‑то особым образом сосредоточено на проблемах безумия? Скудные свидетельства об этом приходят к нам из весьма экзотических источников. Среди рассказов персидского писателя Фахриддина Али Сафи, собранных в сборнике Lata’if al‑Tawa’if «Латоиф–ут–тавоиф» (написан в 1532— 1533 гг.) есть один, явно восходящий к какому‑то недошедшему греческому прототипу: «Кто‑то из великих ученых Египта рассказывал: Как‑то правитель Египта направил меня посланником к Хиркилу (Ираклию. — С. И.) в Рим величавый. Войдя во дворец, я увидел юродивого, прикованного к ножке трона золотой цепью. Ужимки и повадки его были удивительны. Я заинтересовался им. Когда Хиркил занялся беседой с собравшимися, я высунул язык и подразнил юродивого. Тогда он громко сказал: Вот так дела! Я в цепях, а он на свободе!» [249] Али Сафи. Занимательные рассказы / Пер. С. Ховари. Душанбе, 1985, с. 148. . Али Сафи — единственный автор, кто сообщает нам об институте «императорского дурака», да еще прикованного к трону. Нив арабских, ни в каких‑либо других, более ранних источниках не удалось отыскать ничего похожего на этот рассказ — но он, разумеется, не выдуман и самим Али Сафи. «Великий ученый Египта», отправляющийся к императору Ираклию, весьма напоминает Стефана Александрийского, который действительно прибыл в Константинополь в 619—620 гг. [250] Wolska‑Connus W. Stephanos dAthenes et Stephanos d’Alexan- drie // REB. V. 47. 1989, p. 87.

Кроме того, у Бар Эбрея, сирийского христианина XIII в., в «Смешных историях» рассказывается несколько похожих анекдотов, вращающихся вокруг Ираклия и прикованных сумасшедших [251] Gregorius bar Hebraeus. Laughable Stories. London, 1897, p. 156, 161. . Но еще гораздо важнее те из анекдотов Бар Эбрея, которые кажутся далекими отзвуками юродских житий. Например такой: «Одному лунатику сумасшедшие сказали: Подсчитай, сколько нас, сумасшедших, в Эмесе. И ответил он: Я не могу это сделать, ибо вас очень много; легче сосчитать умных, их куда меньше» [252] Григорий Юханнаи Бар Эбрей (Абулъ–Фарадж). Смешные истории. М., 1992, с. 173, №630. . Эмес и лунатики сразу наводят на мысль о Симеоне (ср. с. 116), а изобилие сумасшедших напоминает о том, что этот святой называл сумасшедшими здоровых (ср. с. 113). У Бар Эбрея о самом юродстве нет ни слова, но эта дожившая до его времени шутка может свидетельствовать о том, что история Симеона Эмесско- го продолжала жить в фольклорной среде через много столетий после Леонтия Неапольского. А может быть, все наоборот, и сама история еще старше жития Симеона? Не исключено, что это именно Леонтий перерабатывал уже ходившие в его время популярные байки. На такую вероятность указывает еще одна шутка, рассказанная Бар Эбреем: «Сумасшедший, когда дети бросали в него камни, убежал от них и повстречал женщину с ребенком на руках. Он подошел к ней и ударил ребенка так, что едва не убил. Женщина воскликнула: “…Что плохого сделал тебе ребенок?” Сумасшедший сказал: “О, блудница, подожди, когда он подрастет немного, он будет еще хуже тех, что бросали в меня камни”» [253] Там же, с. 177, № 645. . Эта история очень напоминает один эпизод из жития Симеона о девушках, певших про святого куплеты и наказанных им (см. с. 118). Только у Леонтия пророчество о будущем злонравии поплатившихся девушек представлено с сочувствием, а у Бар Эбрея — с издевкой. Не исключено, что агиограф Симеона взял современный ему анекдот «о дураке» и вывернул его наизнанку.

Как ни мало знаем мы о той культурной среде, в которой появился Симеон Эмесский, а вернее, сложился его культ, все‑таки он не выглядит теперь висящим совсем уж в воздухе. Да и все сказанное в предыдущих главах должно, как представляется, закономерно подвести нас к выводу о том, что данный культ действительно существовал. А между тем именно это обстоятельство фактически игнорирует Д. Крюгер в своей монографии о Симеоне Юродивом [254] Krueger. Symeon. . По его убеждению, образ эмесского юродивого нарисован Леонтием в качестве фантазии о «христианском Диогене». «Леонтий изображает Симеона как новейшего киника… Симеона оправдывает прецедент, так как в качестве литературного типа киники были интеллектуально и морально приемлемы для образованных христиан… Леонтий привлек Диогена, чтобы оправдать Симеона» [255] Krueger. Symeon, p. 105. . Эта гипотеза выглядит странной [256] 1' Подробнее об этом см. в нашей рецензии: Иванов С. А. Р ец. на кн.: Krueger. Symeon // ВВ. Т. 58 (83). 1999, с. 262—264. : с одной стороны, юродство вызревало в культуре постепенно, и читатель жития Симеона должен был вспомнить скорее о Серапионе Синдоните, чем о Диогене; с другой же стороны (и это, как ни странно, признает сам Крюгер [257] Krueger. Symeon, p. 83—89. ), христианские авторитеты относились к Диогену в лучшем случае двусмысленно и, хваля его за презрение к царю Александру, порицали за все остальное, то есть как раз за разнузданность поведения. «Кинизм бесконечно далек от христианства», — писал в IV в. Евномий' [258] J Eunomius. The Extant Works/ Ed. R. P. Vaggione. Oxford, p. 19.6. . «Диоген… подавал зрителям отвратительный пример», — вторит ему в V в. Феодорит [259] Theodoret de Cyr. Therapeutique des maladies helleniques / Ed. P. Canivet [SC, 57]. Paris, 1958, XII.48. . Использование Леонтием Неапольским, в рамках литературной игры, некоторых черт Диогена не вызывает сомнений [260] Крюгер считает заимствованными у киников мотивы поедания бобов, вызывавших метеоризм; пристрастие к сырому мясу; беганье с дохлой собакой; симуляцию безумия ( Krueger. Symeon, p. 96—104). ', но они не могли служить оправданием для Симеона. Да тот и не нуждался в оправданиях, тем более таких.