С. А. Иванов - Блаженные похабы

И сказал Анхус рабам своим: Вот, вы видите, что этот человек безумен (έπίλημπτον). Ради чего вы привели его ко мне? Или я испытываю недостаток в безумцах, что вы приводите этого, чтобы и он безумствовал (έπιλημ'πτβύβσθαι) предо мной? (1 Цар. 21:13—15; ср. Псалом ЗЗ) [31] Данном случае мы отклонились от канонического перевода, и не только потому, что в этом месте он вообще неточен, но и потому, что в нем употреблены слова «юродствовал предо мною», которые неверны терминологически: Давид симулировал, но не юродствовал. .

Но как раз это притворное безумие не имеет ничего общего с идеей святости [32] В XI в. Михаил Пселл, вспоминая об этом библейском эпизоде ни намеком не сравнивает Давида с юродивым, см.: Michuelis Pselh Poemata/ Ed. L. G. Westerink. Stuttgart, 1992,1. 150—155. .

Со временем эллинистические представления проникли в еврейскую среду; прежде всего это произошло в космополитических городах Средиземноморья и началось с текстов, создававшихся раввинами, но по–гречески. «Лучше пусть меня называют глупым (μωρό?) во все дни мои, но да не будет ни часа, чтоб я показался нечестивым в глазах Божиих» [33] Edujot, 5:6. Цит. по: Theologisches Worterbuch, S. 845. . В Мидраше комментарий к 34–му Псалму сопровождается следующим характерным замечанием: «В морских портовых городах дураков называют “морим”» [34] Midrash Rabbah. Numbers / Transl. J. Slotki. V. 2. London, 1939, p. 759. . Явно имеется в виду заимствование греческого термина μωρό? ‘глупый’, не имевшего, стало быть, полного аналога в еврейском.

Несмотря на все различия между библейским праведником и христианским юродивым, сама поза одинокого избранника Божия, презираемого бессмысленной толпой, несомненно, «одолжена» вторым у первого. В этом смысле очень характерно позднебиблейское сочинение «Премудрость Соломонова»:

Встанет праведник в великом дерзновении пред лицом обижавших его… И скажут они, раскаявшись: «Это тот, над кем мы, неразумные (οι αφρονβ?)…, смеялись… Мы считали его жизнь безумием (μανίαν)… и его кончину бесчестной. Каким же образом он сопричислился к сынам Божиим, а удел его — среди святых? (Sapientia Salomonis, V. l—5).

Воплощением греческой идеи о том, что истинная мудрость может скрываться под маской глупости, был Сократ. Платон говорит о нем, что он всю свою жизнь морочит людей притворным самоуничижением (είρωνβυόμβνο? δέ καί παί£ων πάντα τον βίον προ? τού? ανθρώπου? δι α те Xei). Если послушать Сократа, то на первых порах его речи кажутся смешными (φανεΐεν αν πάνυ γελοίοι то πρώτον) и кажется, что говорит он всегда одними и теми же словами одно и то же, и поэтому всякий неопытный и недалекий человек готов поднять его речи на смех (άπειρος* και ανόητος* άνθρωπος* πας* αν των λόγων καταγελάσειεν). Но если раскрыть их и заглянуть внутрь, то сначала видишь, что только они и содержательны, а потом, что речи эти божественны [35] Platonis Symposium. 216e, 22 le; русский перевод: Платон. Сочинения. Т. 2. М., 1970, с. 149, 154. .

Хотя сам Сократ и не был признан христианством [36] Ранние христиане иногда ссылались на него как на пример стойкости, см.: Harnack A. Sokrates und die alte Kirche // Idem. Reden und Aufzatze. Bd. I. Giessen, 1903, S. 41. , — однако парадигма как таковая уже задана: истинная мудрость скрыта от глаз, и глупцам она кажется глупостью.

Важным культурным явлением, оказавшим некоторое влияние на юродство, считается греческий кинизм [37] О роли кинизма в конституировании юродства писали Д. Крюгер (Krueger. Symeon, p. 72—107, 125—128) и Н. Ларжье ( Largier N. Diogenes der Kyniker. Exempel, Erzahlung, Geschichte in Mittelalter und Friiher Neuzeit. Tubingen, 1997, S. 375—377). . Тут следует различать несколько уровней преемственности. Во–первых, общее воздействие адептов этой философской школы на ранних христиан. Император Юлиан утверждает, что у «нечестивых галилеян» и киников много общего {Juliani Oratio VII, 224В). Элий Аристид верно подмечает, что христиан и киников равно характеризует специфическое смешение дерзости и смирения (αυθάδεια καί ταπεινότης·) [38] Aelius Aristides. Oratio 46 / Ed. W. Dindorf. V. 2. Leipzig, 1829, p. 309.9—11. . Ипполит описывает жизнь христианина Татиана как «киничнейшее» житие (κυνικότερος· βίος·) (Hippoliti Haeresis X, 18) [39] Будем, впрочем, помнить, что поздняя античность — период куда большего синкретизма религий, чем это кажется исходя из конечной победы одной из них (см.: Dodds Е. R. Pagan and Christian in an Age of Anxiety. Cambridge, 1965, p. 60—61). . Во–вторых, следует отметить, что агиографы, описывая жизнь юродивых, специально заостряли внимание на «киниче- ских» чертах их поведения (о чем мы подробнее поговорим ниже).

Если для библейского пророка вызывающее поведение таковым как бы и не является, ибо вызов исходит не от человека, то философ–киник своей раскрепощенностью как раз осуществляет высшую свободу. Он обличает поверхностные представления и низвергает ложных кумиров не от имени божества, но авторитетом собственной мудрости. Защищая классический кинизм от его позднейших эпигонов, Юлиан так формулирует основной принцип этой философии:

Я не имею в виду, что мы должны быть бесстыжими перед людьми и делать то, чего делать не положено (πράττβιν τα μή πρακτβα). Но все, от чего мы воздерживаемся, и все, что мы делаем, давайте… делать или не делать не потому, что толпе это кажется красивым или безобразным, а потому, что это запрещено разумом и нашим богом, то есть рассудком (λόγω καί τω έν ήμιν θβω, τουτ’ έστί τω νω)… Толпа же пусть следует общему мнению — это лучше, чем если бы она была вовсе бесстыжей (Juliani Огайо VI, 196D).

Если поведение пророка — своего рода спектакль, предполагающий завороженную аудиторию, то для киников, по мнению Юлиана, «главной целью было достичь блаженства, и, я думаю, они интересовались другими лишь постольку, поскольку понимали, что человек по природе существо политическое» (Ibid., 201C).

Киники не желали говорить ни от чьего имени, кроме собственного. Пророчеств они вообще не любили, над оракулами жестоко издевались, ибо человек, с их точки зрения, абсолютно свободен. Юлиан вынужден признать, что «Диоген не посещал храмов, не поклонялся статуям и алтарям» (Ibid., 199 В).

Юродивый сочетает в себе черты пророка и киника [40] С. Аверинцев называл «юродством» жизненную позицию поздних киников: Юлиана и Максима (см.: Культура Византии. IV — первая половина VII в. М., 1984, с. 288). . С одной стороны, его экстравагантность, в отличие от философской, сакрализована. С другой же, поскольку христианство наделяет человека свободой воли, постольку дебош юродивого есть все‑таки именно дебош, а не сакральное действо, как у пророка.

Теперь перейдем к анализу собственно христианских истоков юродства.

Молодая религия дерзко порвала с обеими традициями, ее формировавшими: она предлагала уверовать в чудо, не объемлемое эмпирическим разумом, но и противоречившее библейской традиции. Греческий язык Евангелий еще несет на себе отпечаток арамейского словоупотребления. Так, Иисус произносит слово μωρό? ‘глупый’ (Мф. 5:22; 23:17; 19) и άφρων ‘неразумный’ (Лк. 12:20) еще вполне в «иудейском» смысле, имея в виду отвержение Божьей воли [41] Kelso J. A. Fool // Encyclopedia of Religion and Ethics. V. VI. New York, 1913, p. 69; Theologisches Worterbuch. S. 844. , но уже апостол Павел, рассуждая о разуме и глупости, исходит из греческих аксиом «здравого смысла». Так что в раннехристианском контексте даже похвала глупости содержит в себе молчаливое признание примата разума. В этой перспективе перечтем классические строки из Послания апостола Павла к Коринфянам: