С. А. Иванов - Блаженные похабы

В отличие от новгородско–псковского фольклора, где Грозный и в самом деле подвергается подчас осуждению, московская традиция изображает царя с симпатией. И тем не менее в житии московского «похаба» Василия Блаженного появляется сходный эпизод. Значит, данный мотив нельзя трактовать как однозначную «критику». На наш взгляд, мифологическое содержание легенды можно реконструировать, лишь вспомнив про главного православного юродивого — Симеона Салоса. Особенностью Эмесского святого являлось как раз то, что он ел мясо в пост, «словно безбожник»" [655] Leonlios de Neapolis. Vie de Symeon le Fou et Vie de Jean de Chypre/ Ed. A. — J. Festugiere. Paris, 1974. p. 82.10. Cm. c. 115. . К этой теме автор жития возвращается снова и снова: «Он не ел вплоть до Страстного четверга. Но в этот день он прямо с утра усаживался у пирожника и ел, чтобы из‑за этого люди, видевшие его, соблазнились, что, мол, даже в Страстной четверг он не постится» [656] Ibid., p. 90.23—91.1. Ср.: p. 94.25—95.3. . Но что самое интересное — Симеон ел и сырое мясо [657] Ibid., p. 92.10. . Подобные эпизоды были аккуратно воспроизведены в славянском переводе («ясги без насыщения», «ядуща бобы я ко медвяд», «ядый якоже от сего блажняхуся» [658] ГИМ. Синод., № 996, л. 369об., 372, 372об. и т. д.). Никола — один из первых русских «похабов», получивших византийское прозвание «Сал(л)ос» [659] Псковские летописи. Вып. 1. М.; Л., 1941, с. 115. Ср. с. 251. . В соседнем Новгороде так стали именоваться Николай Качанов [660] Соколова Л. В. Ч удеса Николая Кочанова // СККДР. 2–ая половина XIV — XVI в. Ч. 2. Л., 1989, с. 511. и Михаил Клопский [661] Новгородская четвертая летопись. Ч. 1. Л., 1929, с. 576. . В XVI в. представления о модельном юродивом Симеоне Эмес- ском проникли, видимо, в фольклорную среду, в которой формировалась легенда о Николе.

20 февраля 1570 г., в оцепеневшем от ужаса Пскове, произошел (то есть должен был произойти по законам мифопоэтического сознания) загадочный, непонятный обычным людям разговор. Никола Салос перемог Грозного царя в некотором запредельном единоборстве. Юродивый как бы сказал Ивану: ты — Г розный, но и я — Грозный, при этом ты не решаешься есть мясо в пост, а я‑то ем! И это дает мне право приказывать тебе. А коль скоро мои пути еще неисповедимее твоих, мне угодно, чтобы ты пощадил город. «Похаб» останавливает царский террор не во имя закона или гуманности, а по каким‑то лишь им двоим ведомым правилам.

Никола продолжал жить в псковском фольклоре и дальше — на позднейшем этапе легенды он, не утрачивая своего юродства, превращался уже в лицо, совершенно равновеликое царю: перед въездом Ивана в город «похаб» приказывает всем горожанам выходить из домов с хлебом–солью, а когда Грозный верхом показывается в Петровских воротах Пскова, «Микола Христо- уродивый» едет к нему «на палочке верхом, руку подпер в бок» [662] Ср.: Якушкин П. И. С очинения. М., 1986, с. 115. . Юродивый этот фигурирует в качестве персонажа многих псковских житийных текстов [663] Ср.: Житие Никандра Пустынножителя / Серебрянский Н. Очерки по истории монастырской жизни в Псковской земле. М., 1908, с. 539. и сказок [664] См.: Клибанов А. И. Д уховная культура средневековой Руси. М., 1996, с. 89. , и недаром несколько веков спустя Александр Пушкин, писавший трагедию «Борис Годунов» в имении Михайловское под Псковом, присвоил своему юродивому персонажу имя «Николка» [665] Грановская Н. Юродивый в трагедии Пушкина // Русская литература. 1964. № 2, с. 94. .

Момент встречи Ивана Грозного с юродивым имел такой мифологический «резонанс», что несколько раз потом воспроизводился в других житиях. Рассмотрим один случай—Арсения Новгородского. В почитании этого святого прослеживается несколько слоев: если ориентироваться на события, упоминаемые в его житии, святой умер вскоре после встречи с Иваном Грозным в 1579 г. [666] Каган М. Д. Ж итие Арсения Новгородского // СККДР. XVII в. Ч. 1. СПб., 1992, с. 331; Буланин Д. М. Ж итие Арсения Новгородского// СККДР. XVII в. Ч. 4. Т—Я. Дополнения, с. 704. При этом некоторые детали текста выглядят столь жизнеподобно, что производят впечатление списанных с натуры или по свежим следам. Например, такие подробности облика святого: «Ризы сего блаженна- го, еже ношаше выну, толико видением непотребны бя- ху и многошвени и сиротни, яко бы на многи дни и по- среде града или на торжищи повержени бы были… Та- кожде и на главе его покровение шляпное, им же пол ея покривашеся точию, другая же страна его главы всю нужду от бескровения приимаше» [667] Каган–Тарковская М. Д. Р азвитие житийно–биографического жанра в XVII веке // ТОДРЛ. Т. 49. 1996, с. 128. . Издевательства над юродивым городских мальчишек — это непременная черта юродской агиографии начиная с Симеона Эмесского, однако в житии Арсения этот эпизод получает неожиданную конкретизацию: «Отроком иным около его глумящимся, овии же держаше его, инии же ризу его к мосту гвоздми прибиваху» [668] Там же. . Возможно, подобные детали, как и сведения о родителях Арсения, восходят к брату святого Григорию, на которого ссылается ранняя версия жития [669] Так в: Андроник (Трубачев). Арсений Новгородский // ПЭ. Т. 3. 2001, с. 438. . Однако стилистика текста скорее свидетельствует о том, что агиограф творил в XVII в. и писал на основании жизненных наблюдений над многими безымянными юродивыми своего собственного времени [670] См.: Каган–Тарковская М. Д. Р азвитие житийно–биографического жанра, с. 128. . Если это так, то эпизод встречи Арсения с Иваном Грозным, исполненный хронологических неувязок, есть «общее место» юродской агиографии — ведь такая же встреча, и тоже с массой хронологических нестыковок, приписывается и Василию Блаженному (ср. с. 296), и обе они выглядят как подражание подвигу Николы Салоса. Между прочим, мотив встречи Арсения с царем получает дальнейшее развитие в поздних версиях жития: если на первом этапе святой видится с Грозным во второй, мирный приезд царя в Новгород, то в ходе дальнейшей эволюции этого сюжета свидание переносится на кровавый 1570 г., юродивому вкладываются в уста явно заимствованные у Николы обличения царских зверств [671] Буланин Д. М. Житие Арсения Новгородского // СККДР. XVII в. Ч. 4. Т—Я. Дополнения, с. 705. .

Не следует думать, будто юродивый воспринимался как политический оппозиционер. Бывало, что его странное поведение «прочитывалось» как поддержка властей. К примеру, австрийский посол Сигизмунд Гербер- штейн, бывший в Москве в 1517 и в 1526 гг., описывает, как «похаб» (morio, Schalchsnarr) «носил повсюду метлы и лопату. Когда его спрашивали, зачем они ему, он отвечал, что держава государя еще не совсем очищена» [672] Сигизмунд Герберштейн. Записки о Московии. М., 1988, с. 141. Это — единственное замечание Герберштейна о юродстве. Что касается приписываемого ему Г. Федотовым описания «похабов» [Федотов Г. П. С вятые Древней Руси. М., 1997, с. 188), то оно ему не принадлежит. Цитата, атрибутируемая Федотовым Герберштейну, насчет «мирян, которые покаяния ради дают себя оковать толстыми цепями», в действительности гораздо более поздняя: это фраза из дневника поляка Не- моевского от июня 1608 г. (Записки Станислава Немоевского (1606—1608). М., 1907, с. 242). Строго говоря, она не относится к юродивым, ибо те не должны ни в чем каяться. . Главное — что юродивому приписывалось независимое суждение по политическим вопросам. При этом для синкретического религиозного мировосприятия как царь, так и юродивый принадлежали к сакральной сфере, характер же взаимосвязи между этими персонажами не подвергался вербализации, что хорошо видно на примере краткого, но очень интересного «жития» одного забытого «похаба»: речь идет о ростовчанине Артемии Третьяке, рассказ о котором вставлен в жизнеописание Иоанна Власатого: