С. А. Иванов - Блаженные похабы

От XVII столетия дошло гораздо больше письменных памятников, чем от предшествующего, и благодаря этому мы узнаем о существовании множества «похабов», чьи более ранние собратья попросту остались в безвестности. Некоторые имена сохранены монастырскими святцами (например, Илия Даниловский [709] Головщиков К. Д. Г ород Данилов. Ярославль, 1890, с. 2—3. ), другие — иконами (как Трофим Суздальский [710] Иеромонах Иоасаф. Церковно–историческое описание суздальских достопамятностей. Чугуев, 1857, с. 121—122. ), третьи — городскими летописями; так, в анналах Сольвычегодска читаем: «В 7100 (1592) объявися у Соли в малом возрасте Михаил уродивый, а преставися 7150 (1642) года мая 5 дне и погребен в Введенском монастыре с Фомою и Родионом» [711] Проблемы изучения традиционной культуры Севера. Сыктывкар, 1992, с. 31. . Кто такие эти Фома и Родион [712] Власов А. Н. У стюжская литература XVI‑XVII веков. Исто- рико–литературный аспект. Сыктывкар, 1995, с. 17. , равно как и погребенные там же Иоанн и Василий [713] ПигинА. В. Василий Сольвычегодский // ПЭ. Т. 7. 2004, с. 218. Сольвычегод- ские, совершенно неизвестно, но все они фигурируют в различных святцах в чине юродивых [714] Сергий. Полный месяцеслов Востока. Т. 3. М., 1997, с. 553, 559, 561, 577. (ср. также с. 302). Быть может, единственная разница между вышепоименованными персонажами и «благоуродивым» Зиновием из Кашина состояла в том, что в этом городе почему‑то не сложилось традиции юродских культов. Появление же хотя бы одного местного «похаба» почти всегда провоцировало волну эпигонов: так, вслед за Иоанном Устюжским последовали Прокопий и Леонтий; за Исидором Ростовским — Иоанн, Артемий, Стефан, Афанасий; за Максимом Московским — Василий, Большой Колпак, Иаков; за Иоанном Верхотурским — Косьма и Симеон, за Прокопием Вятским—Антипа и Уар, о которых решительно ничего не известно [715] Успенский Трифонов монастырь в г. Вятка. Вятка, 1905, с. 15. и т. д.

Оживление литературной деятельности на Руси привело к появлению множества «похабских» житий, авторы которых не только не стремились сгладить экстравагантность своих героев, но, наоборот, всячески ее подчеркивали. Так возникло то житие Василия Блаженного, которое выше мы называли фольклорным (см. с. 285) и которое, безусловно, впитало в себя народно–религи- озные черты [716] Кузнецов И. Святые блаженные Василий и Иоанн, Христа ради московские чудотворцы. М., 1910, с. 306. «Народный» характер этого жития никоим образом не избавляет его от подражательности. Василий юродствует, «яко Андрей Царьградский» (с. 80); подобно Симеону Эмесскому, он прощает и исцеляет девиц, которые «посмеяхуся наготы его и абие осле–поша все» (с. 84), и т. д. , но обнаруживает и признаки авторской беллетристики. Если официальное житие Василия, существовавшее в двух редакциях, относится к 80–м гг. XVI в. [717] Орлова Л. М. К вопросу о времени написания жития Василия Блаженного. Л., 1989 (рукопись депонирована в ИНИОН), с. 4—8. , то фольклорное приняло окончательный вид ко второй половине XVII в.

В отличие от огромного большинства русских юродских житий, авторы которых как бы чуть стесняются собственных героев и затушевывают провокационность их подвига, Василий Блаженный в своем апокрифическом житии возрождает атмосферу предельной взаимной агрессии между юродивым и миром: он все узы нынешнего жития прелестнаго расторгнув яко худую паучину… и презре плотьская мудрования купно сверже и телесная одеяния… и избра себе житие буйст- венное и от человек уничиженное, яко же Андрей Цареградский и Прокопий Устюжский и Исидор Ростовский и иные мнози. Их же житию ревнуя сотворися похаб Христа ради нача у иных калачи опровергати и инде же квасы от сосудов выливати и ина многа таковая нелепая и похабная творити, за что бысть пхаем, оплеваем, по земле влачим, за власы терзаем, и лютая биения и ударения и досаждения и злословия и поругания наноша- хуся ему от злых человек [718] Кузнецов И. Святые блаженные Василий и Иоанн, с. 80. .

Но особенно ценно для нас это житие тем, что позволяет разглядеть некоторые важные черты юродства, которые в традиционной агиографии не проявляются. Во–пер- вых, юродивый вызывает ужас. Когда святой, еще работая подмастерьем у сапожника, предсказывает смерть клиенту и его пророчество сбывается, сапожник «тогда вспомянув глаголы Василиевы и яко тако сьбыться, зело удивися вкупе и оужастися, и от того времени нача оучитель Василия почитати и опасатися его» [719] Там же, с. 80. . После того как Василий прочитал мысли Ивана Грозного, который за литургией думал не о божественном, а о земном, царь «оттоле нача его боятися» [720] Там же, с. 82. . Во–вторых, юродивый не останавливается перед убийством: когда некие «лихоимцы» в корыстных целях разыгрывают перед Василием комедию, а один из них прикидывается мертвым, святой удовлетворяет их алчность, но «отшедшему же ему, и от радости начата возбу- ждати своего подруга лежащего притворно мертваго и об- ретоша его по истине умерша повелением святаго за свое лукавство» [721] Там же, с. 84. . В–третьих, юродивый дерзко ведет себя с царем: «блаженный оную данную от царя чашу выплесну за оконце, благоверный же царь и вторую даде, он же и вторую выплесну» [722] Там же, с. 80—81. , подражая Николе Псковскому, он спасает Новгород от опричного разгрома [723] Там же, с. 82—83. .

В–четвертых и главных, именно в этом тексте доведена до предельного драматизма та идея, которая лежит в самой основе юродства вообще.

Василий… хождаше же по всему граду и мимо неких дворов… в них же живущии людие живут благоверно и праведно и пекутся о душах своих и труждающихся в пении молитв и в почитании святых писаний и ту блаженный остановляяся и собираше камение и по углам того дома меташе и бияше и велик звук творяше, егда же минуяше мимо некоего дому в нем же пиянство и плясание и кощуны содевахуся и прочия мерзкая и скаредная дела творяху, ту святый остановляяся и того дому углы целоваше [724] Там же, с. 85. Ср. у Ф. Достоевского: «У юродивых и все так: на кабак крестится, а в храм камнями мечет. Так и твой старец: праведника палкой вон, а убийце в ноги поклон» (Достоевский Ф. М. Б ратья Карамазовы // Полное собрание сочинений. Т. 14. Л., 1976, с. 73). .

Объяснение, которое дается дальше этому поведению, состоит в том, что из праведного дома бегут бесы — в них–το и кидает камнями Василий, а из грешного дома уходят ангелы — их–το и целует святой [725] Ср.: Сравнительный указатель сюжетов. Восточнославянская сказка / Сост. А. Г. Бараг и др. Л., 1979, № 795. .

Этот мотив получает в житии еще одно поразительное воплощение: там идет речь о том, как один диакон просил Василия взять его в ученики.