Исидор Пелусиот - Письма

Если бы ты один из тех, кто упражняется в добродетели, терпел подобное, то можно было бы счесть, что они думают не так; по крайней мере, ненавистников добра можно было бы упрекнуть в бесстыдстве. Если же не ты первый и не ты один впал в такие бедствия, но впадали в них почти все наилучшие, и не только у христиан, но (коли надобно перечислить всех и тем прекратить твою печаль) и у Иудеев в древности, и у Еллинов, и у варваров, то почему же тревожишься?

Если и они, как мужественные подвижники, беспрестанно принимали удары и раны, и обагрялись кровью, и встречались со смертями, то для чего ты сам себе причиняешь вред своею печалью и сопротивника делаешь сильнее? Поступать так — почти то же самое, что сказать: по какой причине противоборник не наносит ударов ни одному из зрителей, но поражает того, кто записался в борцы и выступил на поприще борьбы? Посему не тревожься, терпя то же, что терпели и те, ихже не бе достоин мир (Евр.11:38), но веселись, ибо как участвуешь в подвигах, так будешь участвовать и в славе, и тоже будешь провозглашен победителем.

179. Софисту Арпокре.

Оскорбляемому лучше переносить сие в молчании и любомудрствовать, хотя не дурно поступил и ты. Ибо, когда потерпел ты зло от людей негодных и развращенных — разумею Зосиму, Марона, Евстафия и Мартиниана — и почел наказать их по судебному приговору неприемлемым, а умолчать — унизительным для себя, тогда преследовал оскорбителей судом разума, решив наказать их насмешками, что казнимых обыкновенно уязвляет, но не подвергает опасности.

Посему лучшею мыслию в этом письме почитаю ту, с которой начал я писать. Советую тебе присовокупить и остальное, то есть переносить все благородно и язык сохранить свободным от осуждения. Ибо если им справедливо выслушать и это, и еще более жесткое, то тебе, у которого язык — святилище чистоты, высказывать сие неприлично.

180. Диакону Евтонию.

Надобно стоять за питомцев добродетели, но им не показывать сего, по двум причинам: чтобы они не пришли в нерадение и чтобы самим избежать подозрения в лести. Посему–то не отвечал я прежде. Поскольку же по убеждению других пишешь ты мне, укоряя за молчание и желая в точности узнать, что сделано, то знай, что говоривший о твоем деле много распространялся, как наслушавшийся уроков по риторике, и вызвал в присутствующих шумную похвалу себе, а когда людям, не знающим твоих добродетелей, он изобразил немногие из принадлежащих тебе преимуществ (сказать обо всех, может быть, и нелегко), дело приняло такой оборот, что и он бежал со стыдом, да и слушатели подали знак к отступлению.

181. Ему же.

Уповающий на Бога поддерживается надеждою самою великою, славною и непоколебимою, а уповающий на человека держится надеждою непрочною, слабою, обманчивою и весьма часто разрушающеюся. Посему людям благоразумным надлежит держаться первой, как священного якоря, и воздерживаться от второй.

182. Ему же.

Крайне дивлюсь тем людям, которые охотно делают все, чего хочет общий всех враг диавол, а потом ищут, отчего погибло всякое благочиние. Когда отложат несравнимую ни с чем и неисцельную леность, тогда, хорошо знаю, перестанут доискиваться чего–либо подобного сему.

183. Софисту Арпокре.

Песнь, которую написал ты на Мартиниана, Зосиму, Евстафия и Марона, хотя еще не умерших, но непрестанно умирающих, ибо они грешат и души свои погребли в телах, как в гробах, написана верно и основательно; но я ее не отослал еще к ним. Иначе сделался бы я для тебя виновником брани, потому что они, как говорят, — неукротимые и дикие звери. Если бы это был совет, то я послал бы его. Но поскольку это только плачевная песнь, то я не счел за благо посылать. Если же подлинно тебе сие угодно, то пошли сам, чтобы, когда произойдет непримиримая брань, ты не приписывал вины другому.

184. Мартиниану.

Некто из людей, весьма образованных и достигших верха добродетели, сложил о вас песнь. И эта песнь (знаю, что и сие неизвестно вам) есть простая плачевная песнь, не заключающая в себе ни олицетворения, ни описания нравов. И что еще важнее, иные оплакивают отпавших от любомудрия, а он оплакал вас как нечестивцев и никогда не вкушавших любомудрия. Он показал, что вами учинены всякого рода грехи: и те, которые можно, и те, которые даже непозволительно наименовать; а относительно добродетели сильно доказал, что ничего добродетельного вам никогда не приходило на мысль.

Но не умолчу и покажу предварительно и самое важное, а именно то, что каждый читающий эту песнь возненавидит вас, как свирепых зверей, губителей–демонов, врагов общего нашего естества; а сочинителя укорит за то, что взялся за дело, но не мог достичь точности. Так ваша порочность кажется всем превышающею всякое слово и описание.

Ибо всякий, осмеивая ваш грех, который сей муж им не изобразил, подумает, что, осмелившись словом состязаться с вашею порочностью, он уступил над собою победу. Ибо все признают, что грехи ваши превосходят не только возможность извинения, но и меру наказания. А вас еще более худшими делает то, что не примерами вынужденные и не в надежде иметь подражателей дошли вы до такой порочности, какой не возможет в полной мере изобразить словом ни один из самых ученых людей. Но как сделавшие то, чего не делал никогда ни один человек из всех известных беззакониями, образумьтесь, хотя бы напоследок.

185. Диакону Ирону.

Многие обвинения часто делает невероятными жизнь обвиняемых. Нередко человек добрый, лишь только на него взглянут, и не оправдываясь, не только отражает от себя всякое обвинение и злословие, но даже отходит увенчанным похвалами. Посему, если хочешь, чтобы враги твои понесли наказание, упражняйся в добродетели; ибо соплетаемые тебе всеми похвалы для них и тяжелее, и неприятнее всякого мучения.

186. Грамматику Агафодемону.

Если некоторые из тех, кем ты руководишь, придут в бешенство и, покрывшись пеною, станут поступать в чем–либо самовольно и рваться из–под узды, сдерживай и обуздывай их, чтобы не понеслись по стремнинам. Если же приметишь между ними сребролюбцев, говори непрестанно: «Какая это новая и нелепая страсть — сребролюбие, которая все приобретенное превращает в пищу желанию большего и все сильнее разжигает его? Непрестанно в себя принимая, она никогда не насыщается; подобно какой–то многоглавой гидре, тысячами уст препровождая пищу в ненасытное чрево, она так жадно вожделевает еще большего, как будто бы ничего не принимала с самого начала. Кто же из людей благоразумных решится возлюбить сию страсть, которая одержимых ею здесь наказывает, а там предает огню неугасимому?»

187. Дометию.

Многие блаженным почитают не того, кто вовсе не испытал горестей, обычно встречающихся людям (сие и невозможно), но того, кто изведал их мало. Ибо по причине множества бедствий, в какие погружается большая часть людей, признают блаженным и того, кто боролся с немногими. Но мы человека, потерпевшего много и перенесшего это великодушно, ублажаем более, нежели того, кто потерпел мало. Ибо за борьбу соплетаются венцы и за подвигами следуют награды.