Исидор Пелусиот - Письма

670. Пресвитеру Евстафию.

Если справедливо воздают тебе все громкую похвалу, то и от тебя справедливость требует бодрствовать, чтобы утвердить сию похвалу и последующими делами.

671. Мартиниану, Зосиме, Марону, Евстафию.

Если бы нашелся человек, который бы мог поручиться и доказать, что ни один из вас (не знаю, какое дать вам имя, чтобы тронуть ваше бесчувствие) не осмелится более делать подобное тому, что вы делали, то с радостью сохранил бы я молчание и все прошедшее оставил бы в неизвестности. Поскольку же нет надежного поручителя, то показалось мне необходимым сделать относительно сего наставление письменно.

Если найдет оно вас страждущими тою же болезнью, то, может быть, сделает свое дело. А если найдет и излечившимися от сего безумия, то мне желательно, чтобы именно так и было. Потому что и лучшие врачи, которые, при чужих бедствиях получая пропитание, сами скорбят (хотя многие только из корысти занимаются сим искусством), приготовив врачебные пособия, желают, чтобы больной не имел в них потребности; так и я желаю, чтобы ни один из вас не имел потребности в сем наставлении. Если же случится, чему не дай Бог и быть, то не минует вас и второе плавание.

Итак, в чем же признаю необходимым сделать вам наставление? Скажу это, так как вынужден говорить то, чего не хотел бы и вымолвить ясно, а именно, что вы, не знаю как попавшись в лабиринт порока, извратили не Божественные только, но и так называемые естественные законы, ибо предающиеся бесчинству вопреки законам естества справедливо неистовствуют и друг против друга. Ибо нелегко остановить пожелание, на котором нет узды страха Божия и которое, подобно коню, не слушающемуся узды или, говоря точнее, подобно заразе, поедает всякий возраст и предает поруганию всякий род и всякое достоинство.

Посему, как нехорошо тревожить слух мужей досточестных, так весьма полезно вразумлять безбоязненно делающих то, что делать непозволительно. Ибо великий недостаток в мужестве будет у того, кто, намереваясь искоренить какое–либо зло, не решится даже вымолвить слова, как будто молчание само собою может уврачевать зло.

Впрочем, и при всем этом писал я, сколько можно, прикровенно, чтобы вы, уцеломудрившись, перестали впадать в проступки, признаваемые противоестественными и превышающими всякую меру, и не подверглись за то чрезмерным наказаниям. Ибо мера мучений непременно во всем приравнивается величине прегрешений, так что и страдания Содомлян могут оказаться сравнительно незначительными.

672. Им же.

Хотя суд Божий, как думаю, ничем не растворен, однако же срастворяется качеством, количеством и повторяемостью грехов. Ибо на это особенно указывает сказанное Песнопевцем: яко чаша в руце Господни, вина не растворена исполнь растворения: испиют из нее вси грешнии земли (Пс.74:9). Что чашею означается здесь наказание, сказано это и у Иеремии: возми чашу ярости, да наполниши вся языки и, во–первых, Иерусалим (Иер.25:15.17). Утверждающих же, что здесь Песнопевец пророчествовал о таинственной чаше, обличают и Иудеи, и Еллины, и все, не держащиеся сей мысли, а не менее того обличает и сам священный Псалмопевец, пред приведенными выше словами сказав: яко Бог судия есть: сего смиряет, и сего возносит (8).

673. Пресвитеру Феодосию.

Почему Господь плакал о Лазаре?

Плакал Христос о Лазаре, о краса любомудрия, плакал, как и в других случаях, устанавливая для нас правила и пределы, чтобы не выходили мы из себя от печали. Действительно видевшие говорили: виждь, како любляше его (Ин.11:36). Поскольку же сказал ты: «знавшему наперед, что Лазарь воскреснет, неприлично было плакать, потому что все мы плачем об умерших, не ожидая, что они вскоре воскреснут», то смотри, не возможет ли слово достигнуть точного смысла? Лазарь был другом Спасителя и как друг Его, без сомнения, был и праведен, ибо, не будучи праведен, не был бы возлюблен пречистою Правдою, потому что любит Она не по милости, но по суду. А будучи праведным и достославно сойдя с поприща жизни сей, без сомнения, сподобился он упокоения и чести. Посему, намереваясь воскресить его ради собственной славы, Христос плакал, как бы так говоря: сего вошедшего в пристань, снова призываю в треволнение, уже увенчанного снова вывожу на борьбы.

674. Ему же.

Во всяком почти собрании много бывает речей о добродетели, но у многих мало о ней заботы, много же заботы — у небольшого только числа людей. По крайней мере, все, не только любители добродетели, но и враги ее, прославляют ее. Таково благолепие добродетели! А порок порицают и враги его, и любители его. Такова его гнусность! Но, вооруженный удовольствием в настоящем, порок во многих вызывает одобрение и, будучи зверообразным, предпочитается добродетели, сияющей божественным благолепием. Посему надлежит знать, что, если настоящее удовольствие и кажется имеющим более силы, нежели то, что оказывается полезным в последствии, то конец его бывает пагубным. Посему, лучше идти от трудов к покою, нежели от удовольствия к наказанию.

675. Пресвитеру Мартиниану.

На слова: мудри, яко змия, и цели, яко голубие (Мф.10:16).

Мудрость, растворенная простотою, есть некое божественное достояние и, скажу даже, составляет самую совершенную добродетель. Но если одна от другой отделена, то мудрость впадает в лукавство, а простота кончает глупостью; потому что первая способна делать злое, а последняя — обманываться. Посему Божественное Слово не представило сего в одном образе, так как в бессловесных животных нет мудрости с простотою, но одни стремятся к лукавству, а другие — к простоте; а напротив того, изрекло: будите мудри, яко змия, и цели, яко голубие .

Но это сказано не в том смысле, чтобы мы подражали змеям в ядовитости и способности угрызать (Иудеи осуждаются как змии и порождения ехиднова (Мф.23:33)), а также в скрытности и коварстве — пример берется не во всех отношениях, а только отчасти, иначе будет не примером, но тождеством, — но чтобы мы, как змеиной чешуи, совлекались ветхого человека, то есть порока, и хранили веру, как змея — голову, мало же заботились о теле, и прочие змеиные свойства отложив в сторону, соединили с этим простоту голубя, заимствуя у голубя не его несмысленность (Ефрем осуждается, яко голубь безумный, не имый сердца (Ос.7:11)), но простосердечие и незлобие.

Если же угодно, Слово объяснит это и другим примером. Львом называется не только Христос, но и праведник, и диавол; однако не в одном и том же отношении, потому что, как сказал я прежде, пример берется не во всех отношениях, но в той одной части, которая с пользою прилагается к предмету речи, все же прочее отлагается в сторону. Христос именуется львом по царственному достоинству и по неодолимости, ибо возлег, уснул, яко лев (Быт.43:9), а праведник — по небоязненности и бесстрашию, ибо праведный, яко лев, уповает (Прит.28:1); диавол же — по зверству и кровожадности, ибо, яко лев ходит, иский кого поглотити (1 Пет.5:8).