Георгий Чистяков - На путях к Богу живому

СОЛНЦЕ тронуло собор крылом.

Растет иконостас из плоти

и на святых висят милоти,

а царские врата в полёте

раскрылись золотым орлом.

Из позолоченных хором

восходят в самый купол хором

каменья надо всем собором,

и самоцветный сей псалом

молчит, припав к святым уборам,

одетый тихим серебром.

Совсем другие впечатления остаются от «Новых стихотворений». Написанные уже после встречи Рильке с Роденом и, несомненно, под его влиянием, они, наоборот, не собираются в целое из отдельных элементов, а словно Моисей работы Микеланджело извлекаются из недр языка как нечто целое и монолитное. Каждое стихотворение поэт

112

превращает в вещь, законченную, самостоятельную и вполне осязаемую.

Книга «Жизнь Марии» (по–русски она есть в переводе погибшего в Киеве в годы революции поэта Владимира Маккавейского, — опубликована в книге «Рильке в переводах русских поэтов», Cartel, Киев 1996) - это уже не мозаика и не мраморная статуя, а словесная икона, написанная для созерцания. Каждое стихотворение существует само по себе, оно почти заключено в киот и как будто положено на аналой посередине храма. Не стихи об иконописи, но иконопись в стихах.

В доме Огюста Родена, у самого входа есть маленькая мемориальная доска, которая сообщает, что здесь жил и работал Райнер–Мариа Рильке. Летом 1988 года, впервые оказавшись за границей, я пришел в музей Родена, поразившись, что его статуи ждали меня уже в метро, прямо на станции, и, увидев эту доску, сказал девушке–экскурсоводу, которая объясняла мне, какой именно из экспонатов где находится, что эта доска меня как‑то особенно обрадовала.

— Вы немец? — спросила она. Хотя Рильке, писавший по–немецки, был, конечно, австрийцем. Вопрос этот поставил меня в тупик, ибо Рильке настолько принадлежит всему человечеству, что, по–моему, просто не воспринимается как австрийский поэт. Он — просто поэт, именно поэт и никто другой, поэт, умевший так воплотить чувство в слове, что в любом переводе, даже самом несовершенном, его стихи, казалось бы, изуродованные, все же остаются и прекрасными, и внутренне неповрежденными.

В период работы над"Часословом"(вышедшим в свет в 1905 году и, наконец, в 1998 году в Петербурге впервые полностью опубликованном по–русски в переводе Сергея Петрова издательством «Азбука–Классика») Рильке изучал русский язык, читал главным образом по–русски, путешествовал по России и даже пытался писать на русском

113

языке. В это время он чувствовал себя больше всего всё‑таки русским. В Париже и Медоне, работая с Роденом, он стал почти французом, в годы «Новых стихотворений» — греком, а в последнее десятилетие своей жизни — швейцарцем.

В книге Рильке, вышедшей в 1977 году в Москве в серии «Литературные памятники», авторы комментариев упрекают поэта за то, что в своем видении Бога он был далек от канонов, более того, выглядит еретиком. Конечно, еретиком Рильке быть не мог, ибо он не создавал богословских систем и вообще не занимался богословием, он говорил лишь о собственном личном чувстве Бога и об опыте переживания этого чувства. А здесь никаких канонов нет и просто быть не может.

В стихотворении «Утешение Илии» Рильке вспоминает о том, как Бог явился пророку

«неслыханным и небывалым вторжением в чуть слышном дуновеньи».

В"Дуинских элегиях"он возвращается к этому образу, но уже исходя из собственного опыта:

«Божьего гласа, конечно, ты не снесешь. Дуновенье хотя бы послушай, непрерывную весть, порождаемою тишиною».

Всё, что пишет Рильке, он посвящает по сути одной теме — Божьему присутствию в мире. Чувствует он Бога очень лично, не пытаясь вписать своё чувство в рамки той или иной традиции, но всегда и везде. В этом смысл напряженного твopчecтвa Pилькe.

Вылетев 31 июля 1944 года с расположенного на Корсике аэродрома в направлении Лиона (города, где он родился!) для аэрофотосъемки, Антуан Сент–Экзюпери не вернулся с задания. Где настигла смерть этого человека, который, как утверждают биографы, с 1 августа был бы отстранен от полетов, и, следовательно, разбился в свой последний «летный» день, когда его друзьями для того, чтобы сохранить ему жизнь, уже было сделано все?

26 сентября 1998 года в 115 милях от Марселя рыбак Жан–Клод Бьянко обнаружил в скалистой бухте в вытащенных на борт своего судна сетях серебряный браслет с именами самого Сент–Экзюпери и его жены Консуэло.

Эта находка привела к тому, что после многолетнего перерыва были возобновлены поиски обломков самолета П-38, на котором разбился Сент–Экзюпери.

Ранее эксперты предполагали, что катастрофа имела место в районе Ниццы, затем пришли к выводу, что аэроплан пролетел еще как минимум сто километров и упал в районе Тулона. Теперь место его гибели было локализовано еще точнее: Сент–Экзюпери ушел еще на 60 километров к западу… Хотя, в сущности, в биографии писателя от этого ничего не меняется.

В находке Жана–Клода Бьянко важно другое — ее символический смысл. Через 54 года после смерти писателя, который был ровесником XX века (Сент–Экзюпери родился в июне 1900 года), в море обнаруживается принадлежавшая ему вещь. «Море огромно, а браслет так мал», — сказал Бьянко, который сначала не придал находке никакого значения, ведь рыбаки вообще находят в своих сетях самые разные вещи. Он спрятал браслет в карман и продолжал работу. И только дома решил отчистить его от грязи…

Как в море, так и в земле археологи находят тысячи предметов, самых неожиданных и порой замечательных, но с именами конкретных людей эти находки связываются крайне редко. Рассказанная Геродотом новелла о перстне тирана Поликрата вплоть до 26 сентября нынешнего года казалась очень далекой от действительности. А вот теперь браслет Сент–Экзюпери…

Поликрат выбросил по совету египетского царя Амасиса в море драгоценный перстень с печатью, чтобы не навлекать на себя зависть божества. Геродот на примере истории тирана с острова Самос показывает, что пытаться уйти от судьбы бесполезно. Об этом же скажет потом древнерусский летописец в рассказе о смерти вещего Олега — Пушкин лишь пересказал его в своих стихах, причем почти дословно.

И в самом деле, избавиться от перстня Поликрату не удается: проходит пять или шесть дней, и рыбак приносит во дворец тирана рыбу, в брюхе которой рабы находят его перстень. Амасис, узнав, что перстень вернулся к Поликрату, решает порвать с ним дружеские отношения, ибо понимает, что «человек бессилен спасти другого от предстоящего ему несчастья».

Чтобы не терзаться за друга, когда с ним случится беда, Амасис заранее отказывается от дружбы с Поликратом и оказывается прав — Самос захватывают персы, и тиран погибает.