Таисия (Карцова), монахиня - Русские святые

Надо признать, что и в деле прославления святых Первый Мирянин Церкви шел впереди Синода, находившегося под известным влиянием века. Здесь он дважды проявил свою самодержавную волю в отношении Синода. В первый раз это было в деле прославления св. Иоасафа Белгородского: когда Синод решил отложить это торжество, государь, не согласившись, сам назначил срок прославления. И второй раз его воля была проявлена в деле прославления святителя Иоанна Тобольского. Велико было благочестие государя, давшее ему решимость вести дело прославления, несмотря на препятствия, которые даже Синод видел во мнениях и колебаниях так называемого образованного общества. Государь не имел этого страха перед мнением неверующей и непатриотичной интеллигенции. Он был чужд ей, живя одной душой со своим православным церковным народом.

А общество это чем больше теряло способность мыслить и чувствовать так, как велит Православная Церковь, тем больше оно не понимало царя. Царь был для него совершенно чужим, ненужным, лишним, несвоевременным. Духовно отойдя от Святой Руси, оно совершенно отчуждилось и от своего монарха. А царская семья, наоборот, жила идеалами Святой Руси и являла собой ярких ее представителей. Они любили посещать монастыри, встречаться с подвижниками, подвизавшимися в них. Государыня посетила блаженную Пашу Саровскую в Дивеевской обители. В 1916 г., посетив Новгород с его древними памятниками и святынями, она навестила юродивую, стосемилетнюю старицу-затворницу Марию Михайловну, жившую в Десятинном монастыре. «Вот идет мученица — царица Александра», — встретила ее такими словами блаженная Марья. Затем благословила ее, поцеловала и сказала: «А ты, красавица, — тяжелый крест — не страшись...» Светское общество высмеивало лучшие религиозные чувства государыни, называло ее за глаза фанатичкой и ханжой и мечтало о насильном пострижении ее в монахини.

Царская семья, жившая высокодуховной жизнью, осталась непонятой холодным к истине и праздным светским обществом. Между государем и обществом легла глубокая пропасть. Пропасть эта все увеличивалась по мере разложения народа темными силами, которые действовали, как всегда, тайно и очень хитро.

Первая мировая война, начавшаяся двумя героическими подвигами России — спасением Сербии от Австро-Венгрии и Франции от Германии, оттянула лучшие народные силы на борьбу с противником. Сам государь с августа 1915 г. большую часть времени проводил в ставке, вдали от столицы и дворца. Приняв на себя верховное командование армией, он исправил положение на фронте до того, что победа уже считалась обеспеченной и в Совете министров и Синоде уже открыто обсуждался вопрос о том, как себя должны вести Церковь и государство в отношении к освобожденному от мусульман Константинополю. И вот в тот самый момент, когда победа была столь близка, тыл, окончательно поддавшийся льстивой пропаганде безбожников, совершил измену своему государю. В Петрограде началось вооруженное восстание, связь государя со столицей и семьей была умышленно прервана, сведения же поступали самые противоречивые. Измена окружала государя со всех сторон, его приказы командующим всех фронтов о посылке воинских частей на подавление мятежа не были исполнены.

Намереваясь лично узнать положение в столице, государь выехал из ставки и отправился в Петроград. В Пскове к нему, совершенно отрезанному от всего мира, явилась делегация от Государственной думы. Делегаты стали просить государя отречься от престола для успокоения мятежа. К ним присоединились и генералы Северного фронта, забывшие присягу и крестное целование. Государь запросил ставку; оттуда последовал ответ, что и ставка, и генералы штаба, и начальник его генерал Алексеев просят государя отречься от престола для «спасения» России. К ним вскоре присоединились и командующие другими фронтами — даже дядя государя, вел. князь Николай Николаевич.

Перед этим государь провел бессонную ночь в молитве и слезах в своем вагоне. Муки царственного страстотерпца перед его отречением можно сравнить с Гефсиманской молитвой Господа нашего Иисуса Христа. Он, как и Спаситель, понес грех народа на себе, грех предательства, грех забвения Бога и помазанника Его. Страдания его были очень велики, боль за семью, судьба которой была ему неизвестна, боль за Родину, которой он отдал всю свою жизнь и которую он любил всем своим русским сердцем, боль за народ, в который он так верил, — все это слилось в одну сильную душевную муку.

Эти часы скорби и смирения наложили на лицо царя мученика ту печать умиротворенного спокойствия, которое освещает лики отшедших от мирских сует угодников, то внутреннее сияние, перед которым опускали глаза самые свирепые палачи, выражение того истинного величия, с которым он прошел через все испытания, унижения, муки, чтобы встретить смерть и войти в бессмертие.

«Кругом измена, и трусость, и обман!» — записал государь в своем дневнике в этот скорбный для России день. Почти все его покинули, он один оставался верным своему долгу. Не было такой жертвы, которой государь не принес бы для блага своего отечества и народа. В день отречения от престола он сказал: «Дело идет о России, о ее кровных интересах. Для России я готов отдать и трон и жизнь, если я стал помехой счастья Родины. <...> Нет той жертвы, которой я не принес бы во имя действительного блага и для спасения России. Посему я готов отречься от престола».

Представители Думы, лживо называвшие себя представителями народа, обманули государя, уверив его, что народ хочет отречения. На самом деле русский православный народ после Бога и святых Его никого так не чтил, как государя своего — помазанника Божия. Преданный царю адмирал Нилов, находившийся при государе во время его отречения, так мудро объяснил офицерам истинное положение вещей: «Эта измена давно подготовлялась и в ставке, и в Петрограде. Думать теперь, что разными уступками можно помочь делу и спасти Родину, по-моему, безумие. Давно идет ясная борьба за свержение государя, огромная масонская партия захватила власть, и с ней можно только открыто бороться, а не входить в компромиссы».

Во время отречения государя в течение нескольких дней императрица не получала от него известий. Муки ее в эти дни смертельной тревоги, без известий и у постелей больных детей, превзошли все, что можно себе вообразить. Она дошла до крайнего предела сил человеческих. Государю она писала: «Все мы бодры, не подавлены обстоятельствами, только мучимся за тебя и испытываем унижение за тебя, святой страдалец...»

9 марта утром наконец-то смог приехать к семье государь. Узнав об этом, радостная царица выбежала ему навстречу. «Как пятнадцатилетняя девочка, — передает очевидица, — быстро спустилась с лестницы, бежала по длинным коридорам. В эту первую минуту радостного свидания, казалось, все пережитое было позабыто. Когда затем их величества остались одни, они рыдали. Все же теперь они были вместе — сплоченная любовью семья. Эта громадная любовь давала им достаточно сил, чтобы перенести все страдания».