Юлия Посашко - Монахи. О выборе и о свободе

– И все-таки необходимость выбора сегодня не очевидна. Верующие люди живут в миру, молятся, ходят в храм и ни о каком выборе не думают. Ведь что-то заставляет сделать такой решительный шаг. Что это – призыв?

– Вот! Вот правильно, вот слава Богу! К этому слову я и подводила. В монастырь нельзя попасть без метафизического вмешательства Бога в твою жизнь. Не получится это просто так, по какому-то плану: воцерковился, ходил в Свято-Елисаве-тинский монастырь на службы, настоятель такой замечательный, исповедался у него и подумал: «А не пойти ли в монастырь?» Или по другому сценарию: сначала побуду белой сестрой, в сестричестве милосердия (у нас оно составляет несколько сот человек), ну а потом уж – в монахини. Не работают тут сценарии! Нет такого, что из сестер милосердия, как из яйца, со временем непременно «вылупляются» монахи, из «беленького» – «черненькое». Совершенно нет! Сестер, которые пришли таким путем, все меньше.

–А какие мотивы бывают?

– У каждого человека совершенно по-своему складывается жизнь. Сестре, которая пришла в монастырь предпоследней, 75 лет. А последней – 19. Мотивы, жизнь – совершенно разные! Но у всех схоже одно: мы почувствовали какой-то последний, решительный призыв – хотя каждый в разных словах это объясняет. Но так или иначе в этих объяснениях звучит нечто неаргументированное, не сводящееся к чистой логике.

– Может быть такое, что человек «намечтал» себе это призыв?

– Призыв – вряд ли. Все ж таки у Бога все серьезно… Я, конечно, не вправе за всех говорить, но мне кажется, что в монастырь по ошибке прийти невозможно. Бог это контролирует. Уйти по ошибке из монастыря – можно.

Если человек попал в монастырь, то это свидетельствует об избрании – не в высокомерном смысле этого слова, а в евангельском: «много званых, а мало избранных». Господин послал своих слуг созвать друзей на брачный пир, а они отказываются один за другим: «У меня жена, только свадьбу сыграли», «У меня – новый вол», «Я машину купил», «Я бизнес открыл». И слуги стали призывать всех, кто попался. И те пошли, хотя не собирались, даже не думали, что их когда-нибудь позовут на этот брак! Но все-таки – откликнулись. Как пишет владыка Сурожский Антоний, речь здесь идет о готовности быть призванным. Понимаете, избранность ведь может быть и на мученичество. Господь не насилует, Он всегда дает человеку возможность выбрать самому.

– Но все-таки есть люди, которые бросают монастырь, не выдерживают. Здесь тяжелее, чем в миру?

– В монастыре Бог чуть-чуть больше приоткрывает нам нашу душу, все механизмы внутренней жизни делаются чуть более очевидными. А это очень трудно и кроваво порой. Внешне ничего сложного нет: не в пещере спим, не капает холодная вода на нас, не на кирпич вместо подушки голову кладем, как Ефросиния Полоцкая. Горячая вода у нас есть, трапеза три раза в день, одеты, обуты – живи да радуйся!

А внутри – такие бури бушуют, что некоторые не выдерживают.

Мы понимаем тех, кто ушел, но не пожив в монастыре этого понять невозможно. Вот родился монах, а прежний человек – Ирина Денисова – умерла. Все, нет ее! И мне два годика недавно исполнилось – монашеское младенчество. Представьте, сколько нужно еще пройти, столько впереди этапов становления. Трудно – начинать приходится сначала.

– Мать Иулиания, вы многие годы работали регентом, вам удалось создать необыкновенный хор. Чем не прекрасная служба Богу и людям в таком качестве?

– Мне было нельзя остаться в миру. Моя внутренняя жизнь перестроилась таким образом, что я каждую секунду ощущала: я так жить больше не могу. Я не понимала почему! Просила Бога, чтобы Он что-нибудь сделал со мной. Я была церковный человек, регент известного хора. Однако наступил период «отката», когда прошла неофитская пора, все утряслось, устоялось и на меня напал какой-то такой «православный цинизм».

– В чем он выражался?

– В поведении. Душа вопила, что хочется пожить для себя! При этом удобно устроиться: в меру поститься, в меру правило читать – я же человек грешный, благодать отошла, что могу – то могу! В итоге я много себе позволяла, видя, что – этот, вроде православный, но он же себе позволяет какие-то мелкие отступления. А этот? Тоже! И вот эти все. А чем я лучше? Ничем. Я вообще никто и ничто. Ну, и что, если я буду пить пиво и ходить в короткой юбке? Мне и так известно, что человек я грешный, и исправления нет – какие могут быть иллюзии? Хоть такие утешения пускай будут. Это «православный цинизм», а на самом деле – гордыня в кубе, высокомерие и двуличие.

Если раньше в моем представлении надо было обязательно иметь благочестивый вид, то в тот период я себе сказала: «Хватит! Не морочь людям голову своей косой, своими длинными юбочками, четочками… Будь тем, кто ты есть!» И напялила джинсы, снова стала курить. Средств было достаточно: частные уроки меня хорошо обеспечивали. 45 сумок, 35 пар обуви, полный шкаф косметики – я одевала красивые побрякушки и шла в мир. Дети были достаточно взрослые и уже не требовали внимания к себе (только младший сын жил за мой счет, но и он собирался ехать на учебу в Москву). Так что появилась возможность уделить себе внимание, свобода замаячила на горизонте. В тот момент мы как раз разменяли родительскую квартиру и дети нашли мне квартирку в центре Минска, аккурат на остановке восемнадцатого автобуса (это единственный маршрут, который ходил тогда из города в Новинки, где находится монастырь). Красивенькая квартирка – ешь, пей, веселись! Но не тут-то было. У меня просто накопилась невозможность так больше жить. А потом Господь стал давать подсказки, куда идти дальше.

– В тот год Игнат поступил в Московскую консерваторию, и вдруг у меня появилась мысль: показать ему место, где я молилась за него, чтоб Господь его исцелил от смертельной болезни. Первые годы моего воцерковления были связаны с одним древним монастырем, и мне захотелось сына к этому приобщить. Он сразу согласился: «Маме надо, значит, поедем».

И там я разговорилась с одним монахом: он молодой, а я уже «тетя», поэтому мы могли спокойно, без опаски беседовать. Я вдруг стала расспрашивать его о монашеской действительности: «А это как называется? А четки зачем? А без четок можно? А бесы нападают? А вот это вам можно? А сколько вы поклонов делаете в день?» Спрашивала, как проходило его детство, как он пришел в храм, как у него зародилась такая мысль – идти в монастырь? А он ответил: «Да обыкновенно было» – и рассказал, как именно. Мне не хотелось верить: я-то была уверена, что монахи – какие-то очень особые люди, что между нами непроходимая грань!..

– Но к себе вы еще мысленно не примеривали монашество?