А. Русанова - Каиново братоубийство. Хроника государственного переворота 1993 года (сборник)

Это прибыл «на защиту Ельцина» рок-ансамбль. По углам площади, стараясь остаться незамеченными, темные личности раздавали оружие…

В Кремле, бывшей цитадели русских царей, бывший президент России был пьян. С утра впервые за 62 прожитых года его неотступно преследовала мысль: правильно ли он поступил. Пытаясь заглушить ее он, по привычке, выпил – сперва немного, затем еще и еще. Вспоминал детство, карьеру… Как у всех «главных», у Ельцина не было настоящих друзей – и некому было вырвать самозванца из медленного потока путанных, хмельных воспоминаний…

Школа… Там он – сын начальника областного управления строительства, выделялся среди ребят – в большинстве своем – худосочных «детей войны» из рабочих бараков на окраине города. Кампанию водил с такими же отпрысками местной номенклатуры – Зайделем, Иосселем, Школьником… Упитанный переросток, уверенный в своей безнаказанности, он всегда был заводилой, чтонибудь да придумывал. Вот… нехорошо, конечно, но об этом случае он всегда вспоминал с тайным удовольствием. Перед уроком немецкого вбили в стул учительницы патефонные иглы. Он сам лазил проверял, чтобы они только чуть-чуть торчали – не заметишь, но и не усидишь… Потом крик, слезы учительницы, безрезультатная попытка найти виновных. Великовозраслый Боря, вызывающе глядя в глаза директору – мол, на пушку не возьмешь, не в гестапо – как и другие «шутники», соврал – «не я!» Три дня потом ходил в героях…

Помутневший взгляд узурпатора скользнул по изуродованной правой руке, неловко державшей наполненный бокал. Это другая история… Он и его кампания враждовали с «быдлом» – детьми рабочих. Во время одной мальчишеской драки-разборки, складывавшейся не в пользу «белой кости», ошалев от бешенства, он бросил в тех украденную им накануне с военного склада боевую фанату. Взрывом убило Юрку Крайнева и Валюху Шанина, а ему оторвало пальцы… От суда спасли папины связи – дело представили как несчастный случай.

А год назад ему неожиданно напомнили об этом деле. Юрка Черняев. Ему тогда повезло – не задело. Заметку в газете опубликовал и назвал-то как: «Беспалый преступник». Писатель! Ельцин на мгновение представил тщедушного, забитого паренька из параллельного класса, в шоке уставившегося на изорванные осколками тела товарищей. Сейчас, наверное, уже на пенсии, живет, конечно, плохо… Эх, придавить бы клопа, чтоб не вонял, да руки не доходят! Опять, скажут, не по закону! Закон, закон… понимаешь ты!

И снова выпил.

Пошатываясь на тощих, ватных ногах он прошел в комнату отдыха и тяжело опустился в кресло. Работал телевизор, российский канал. Политики, артисты, нувориши и писатели – терзаясь от страха, чья в конце концов возьмет – все же спешили изъявить свою преданность «всенародно-избранному».

Узурпатор брезгливо поморщился: на экране засветилась холеная, в черных кудряшках физиономия Григория Явлинского:

«Президент должен проявить максимальную жесткость в подавлении…»

– Шта!? Чтоб тебе и дальше сладко жилось? Ишь как запел, оппозиционер <���…>! <���…> тебе, а не министерское кресло! Пудель <���…>, понимаешь ты!

Ельцин сплюнул на ковер, опять налил и выпил залпом. А на экране, ломая в экстазе руки, гнул спину очередной «властитель дум».

Хрупкая, похожая на таксу женщина с засаленной прической и полными ужаса широко раскрытыми глазами едва не выскакивала из телевизора:

«Мне уже не хочется быть объективной. Я совершенно не хочу ругать своего Президента…

Вот смотрят на эти оскаленные, озверевшие морды и разделяют их гнев. И всегда были, есть и будут эти люди. Вся их жизнь и молодость прошла, и им кажется, что тогда было прекраснее. Тогда была колбаса…

Что же это за проклятая Конституция?.. А где наша армия?! Почему она нас не защищает от этой проклятой Конституции?! А мне еще говорят: легитимно, нелегитимно».

Ельцина начало клонить в сон. Он силился вспомнить эту женщину, но никак не мог. Наконец это удалось – ну, конечно, она из этого подхалима, жирный такой, кино снимает, как его, Рязанова – Лия Ахеджакова!

Последнее что он видел, погружаясь в мутное, тревожное забытье, были ее глаза, светившиеся вековой ненавистью «избранных» к «этой стране» и ее народу, осмелившемуся верить в свое особенное призвание и в очередной раз не желавшему по доброй воле лишить своих детей «колбасы» во имя создаваемого ими «нового мирового порядка».

Ельцин проснулся от того, что кто-то осторожно тряс его за плечо:

– Борис Николаевич! Борис Николаевич! Вставайте, пора. Военные с Черномырдиным ждут. Есть план!

Он с трудом разлепил веки. Перед ним стоял верный Коржаков, с сухими брюками и предусмотрительно наполненным бокалом.

Василий Белов,

писатель

Московские демократы, на все лады клеймящие коммунистов, ничуть не протестовали, когда уже во времена перестройки устанавливалась грандиозная глыба на Октябрьской площади. Я видел, как ее везли по Москве. Ночью, с прожекторами. Земля содрогалась от неимоверной тяжести. Демократы не торопятся убирать эту тяжесть и сейчас, когда полностью захватили власть. Где логика?

Я думал об этом вечером, накануне запланированного и разрешенного властями Москвы митинга. Почему Лужков и Ерин, когда вся Москва уже давно скрипела зубами, с такой легкостью согласились на анпиловский митинг? Этот вопрос даже не возник в моей голове, не возник он и у большинства москвичей. И напрасно. Потому что этот митинг оказался частью общего стратегического плана по разгрому осажденного Съезда и последующему разгону всех Советов вообще.

Воскресенье 3 октября я опоздал на Октябрьскую площадь (честно говоря, проспал). Приехал в центр, на Пушкинскую, около часу дня. Пока заходил к знакомым, пока шел до Арбата (наблюдая, что происходит), прошло еще полчаса. В метро около военного министерства не пропускали. Решил идти к Октябрьской пешком, но из этого ничего вышло. Долго шел до действующей станции метро, хотел выйти на «Баррикадной», но поезд проскочил мимо нее. Я снова оказался на Пушкинской. Митинг к этому времени кончился.

Дальше у меня провал в памяти. Помню, что какимто образом я втянулся в спор, происходивший в поезде метро. Возбужденный, встревоженный человек, едва сдерживая гнев, энергично возражал какой-то демократической даме, ругавшей всех митингующих:

– Чего они кричат? Чего им надо?