Алексей Бакулин - Письма в Небеса

Сейчас мне кажется, что поездка та была неосознанным движением благодарности: души наши, не спрашивая совета у разума, хотели сказать почившему спасибо за эти 18 лет. Разум вряд ли одобрил бы это: нам тогда не с чем было сравнивать брежневскую эпоху; но душа, она мудрее и прозорливее, она догадывалась о том, что будет дальше.

А сейчас, уже вполне осознанно, я говорю: «Спасибо товарищу Брежневу за наше счастливое детство!»

И многие из тех, кто застал эту эпоху, присоединятся к моим словам. Тех же, кто сейчас живёт лучше, чем тогда, я спрошу: «Стоит ли ваше личное, частное, ограждённое заборами благополучие того всеобщего благополучия, всенародного покоя? Стоит ли сознание собственной, индивидуальной значительности (на которое ведь посягают ежесекундно со всех сторон) того сознания принадлежности, родственности всенародному величию — могучему и неколебимому? Стоит ли нынешняя свобода, возможность беспрепятственно, когда угодно залезть в грязь, тогдашней — чистой и творческой — свободе души, на которую — при Брежневе, во всяком случае, — никто не посягал?»

И я снова говорю спасибо Л.И. Брежневу за те 18 лет спокойного и ровного дыхания огромной страны. Много ли было в её истории таких передышек? Не уникальный ли это случай?

Я не хочу перечислять неисчислимое — социальные преимущества того времени перед нашим. Но я о них помню, и я благодарен за них: за бесплатную медицину (она, возможно, могла бы быть лучше — но не с позиций нынешнего времени её критиковать!), за бесплатное образование (о котором ни с какой позиции худого не скажешь)… И так далее, и так далее… За всё это я благодарен — и системе в целом, и лично Леониду Ильичу.

Я говорю ему спасибо за то, что в школе нас учили любить свою страну, а страну учили любить нас, детей. Вот этой-то всенародной любви современные дети лишены начисто — независимо от того, на чём ездят их родители, на трамвае или на «мерседесе».

Я говорю ему спасибо за культ знаний, за уважение к науке, за почти религиозное почитание культуры и искусства, царившие в СССР.

Я за многое говорю ему спасибо, даже за то, что он был человеком добродушным и либеральным. С высоты нынешнего дня я понимаю, что это с его стороны было ошибкой, что нужно было ему вести себя жёстче, много жёстче, что вся перестройка вызрела и налилась соком именно по вине брежневского добродушия. Но если бы Леонид Ильич вёл себя иначе — история России (и наша личная история) лишились бы этой неповторимой, лёгкой, радостной, даже беззаботной эпохи. В те годы на Пасху у храмов собирались толпы — разве кто-то разгонял их дубинками? О нет, — поверьте, нет! Мы рассказывали друг другу анекдоты о Леониде Ильиче — пострадал ли кто-то из моих товарищей за эти шуточки? Ни один, ни в малой степени! Кстати, и анекдоты эти были зачастую вполне добродушными: «Собрались как-то Брежнев, Картер и этот… как его… француз…» — а в результате Брежнев надувал своих западных коллег, как Иванушка-дурачок своих умных братьев.

Какой враг назвал эпоху Брежнева застоем? Если то был застой, то что же мы переживаем теперь? Тогда в одну пятилетку вмещалось столько событий, что нынешнему сонному, обморочному двадцатилетнему безвременью и не снилось. Летали в космос, строили заводы, писали великие книги, снимали замечательные фильмы — и всё это в массовом порядке, сплошным потоком, непрестанно…

Я благодарю Брежнева за всё это, и я верю, что у Бога все живы, и я надеюсь, что моя благодарность так или иначе дойдёт до Леонида Ильича.

Но есть ещё одна вещь — главная, за которую непременно нужно поблагодарить этого человека.

Мы до сих пор не поняли, что именно утеряно нами. Историческая перспектива ещё не раскрылась полностью, мы ещё тычемся вслепую, повторяем заученные с телевизора фразы, и не видим, какой страшный переворот случился на земле с исчезновением советской империи. А произошла очень интересная вещь: в мире установилась политическая монополия. Монополия же, что в торговле, что в политике, страшна полной безнаказанностью монополиста. Теперь западному миру нет нужды доказывать, что его политическая и экономическая система — самая лучшая, нет нужды кидать подачки и собственному народу, и всем своим подопечным, вообще нет нужды считаться с чем-либо: и так никто никуда не денется. Если прежде западный мир изо всех сил старался доказать нам, что он и гуманнее, и прогрессивнее советского, то теперь зачем это делать? Зачем теперь играть в демократию, в общество равных возможностей, в высокую культуру, в гуманизм? Теперь вводи хоть рабовладение — куда они (то есть мы) сбегут (сбежим) с подводной лодки? Нет противовеса новому порядку, не с чем его сравнивать. И тем, кто оказался внизу, не на кого надеяться; а тем, кто вскарабкался наверх, некого бояться. Отныне не ждите, не придёт избавитель, отмститель, теперь руки развязаны у рукастых, твори, что хочешь! И творят… И это — только начало.

А потому спасибо Леониду Ильичу Брежневу, что он 18 лет удерживал равновесие на планете, за то, что все силы свои положил на удержание этого равновесия, и если где-то и недоделал, недодумал, недопонял, то главную свою задачу всё же выполнил с блеском: подарил миру ещё два десятилетия разумного противостояния, которое, в конечном счёте, шло на пользу как одной, так и другой стороне, — не давало обеим распускаться, наглеть, хамить.

И Царствие Небесное тебе, раб Божий Леонид: я верю, что Господь верно тебя рассудит и будет к тебе милостив, ибо груз твой был велик и нёс ты его достойно, а если кому-то при том отдавил мозоли, — ну что ж, сами виноваты, не надо было лезть под ноги работающим людям.

Есть своя справедливость в том, что из десятков и сотен героев, закрывших собственной грудью вражеский дзот, всенародную известность получил именно Саша Матросов, девятнадцатилетний паренёк без роду и племени.

В сущности, Матросов — это всё тот же Безымянный солдат. Мы знаем о Саше немногим больше, чем о том Защитнике Родины, что лежит у кремлёвской стены. Его биография едва читается в скупых строках документов, в редких и разноречивых рассказах очевидцев, в домыслах и гипотезах. В наше время эти домыслы множатся, как бациллы в пробирке: кому-то очень хочется затемнить историю, запутать, задурить людей. Забыть Матросова уже невозможно: его имя стало синонимом мужества, устойчивым речевым оборотом, символом предельного самопожертвования. А если нельзя утопить подвиг в забвенье, то его пытаются утопить в пустопорожней болтовне или попросту в грязи.