Алексей Бакулин - Письма в Небеса

Нет, я вовсе не хочу сказать, что сомневаюсь в героизме Гумилёва. Он мог достойно вести себя и на допросах, и на расстреле: в конце концов, два Георгиевских креста украшали его грудь, и недаром…

Но не может не возникнуть вопрос: если дело было сфабриковано — стало быть, никакого заговора не было, — стало быть, Гумилёв с советской властью не боролся, — так откуда же берётся слава борца и мученика?

Говорят: Гумилёв был монархистом… Из чего это видно? Может быть, кого-то это разочарует, но приходится сказать: ни из чего не видно. Как сказал сын Гумилёва, «если бы он был активным противником советской власти, он ушёл бы на Дон, в Белую гвардию…» Но Гумилёв не ушёл к белым и никаких планов на сей счёт не строил, и никто из знавших его не запомнил, чтобы поэт хоть раз благожелательно высказывался о добровольческом движении. Никто не помнит, чтобы он стремился уехать в эмиграцию. Нигде не сохранилось ни единого антисоветского стихотворения Гумилёва.

Свидетельства о политических взглядах Николая Степановича есть, но — увы! — монархиста они не обрадуют. Из материалов дела следует, что заговорщики в поисках единомышленников вышли на Гумилёва, попросили его оказать им несколько незначительных услуг (отдали, например, деньги на хранение), поручили писать прокламации… Деньги поэт сохранил, а что касается прокламаций, то так ни одной и не написал. Профессор Таганцев так показал на следствии: «Гумилёв согласился (писать прокламации. — Ред.), сказав, что оставляет за собой право отказываться от тем, не отвечающих его далеко не правым взглядам. Гумилев был близок к советской ориентации…»

Вот вам и монархист — с «далеко не правыми», «близкими к советской ориентации» взглядами. Внимательно прочтя материалы дела, узнаёшь: потому только и согласился поэт хоть как-то сотрудничать с группой Таганцева, что заговорщики (по словам всё того же профессора) заверили его: «Мы не монархисты, а держимся за власть советов».

И ещё: за несколько недель до расстрела поэт как официальное лицо принимал участие в поездке в Крым флаг-секретаря наркома по морским делам. Стало быть, доверяли поэту большевики?..

Так за что же его убили?..

Нет ответа. Во всяком случае, не за монархизм.

Разумеется, уничтожить видного русского поэта — дело важное: со времён Пушкина так ведётся. Причём, убивая поэта именно таким образом (по политическому обвинению), убивали разом и всё его наследие: кто же будет издавать стихи казнённого заговорщика?.. А Гумилёв в последние дни жизни (после смерти Блока), кроме всего прочего, претендовал на звание ГЛАВНОГО поэта России — и не искушённые в поэзии чекисты вполне могли поверить этому. И более того: значительную часть своей кипучей энергии Гумилёв направлял на воспитание молодых поэтов — что ж, и тут есть веский повод для расстрела: «поражу пастыря, и рассеются овцы» (Мк. 14, 27).

Особый отдел ВЧК-ОГПУ (руководитель — Яков Агранов, любопытнейшая личность, родственная таким демонам, как супруги Брик, Яков Блюмкин и др.) создавался именно для того, чтобы работать с русскими литераторами. Держать литературу на мушке.

Итак, чекисты были уверены, что стреляют в новое «солнце русской поэзии», и рассчитывали на то, что после выстрела наступит полный мрак… Вот в чём дело. А вовсе не в «монархизме», которого не было и в зачатке.

Обманулись. Русская поэзия осталась жить и даже не понесла ощутимого урона.

Более того: никакой другой смерти Гумилёв и сам себе не захотел бы; расстрел стал лучшей главой в его блистательной биографии, а ведь жизнь Гумилёва и была его главным произведением. Тут ГПУ по примеру своего преисподнего покровителя, страстно желая зла, невольно совершило благо. Школа Гумилёва тоже не рухнула: голос Николая Степановича долго ещё отзывался в стихах Тихонова, Кедрина, Симонова… Только в наши дни его не слышно, — но что вообще слышно в наши дни?..

Василий Васильевич Розанов был, несомненно, величайшим из русских философов. Хотя эта мысль нуждается в определённом уточнении. Впрочем, прежде взгляните на портрет Василия Васильевича работы Зинаиды Гиппиус: «Невзрачный, роста среднего, широковатый, но худощавый, суетливый, не то застенчивый, не то смелый. Говорил быстро, скользяще, негромко, с особенной манерой, которая всему, чего бы он ни касался, придавала интимность, делала каким-то шёпотным»; «…для него всякое человеческое общество — чужой монастырь. Он в него пришёл со своим уставом».

Розанов — человек, с которым никто никогда до конца не согласится. Какую бы мысль ни высказывал Розанов (а его, кстати, называли юродивым русской культуры), какие бы доказательства ни приводил, в конце концов всё равно перескакивал к другой мысли, прямо противоположной. Читатели, уже принявшие было его доказательства, застынут в изумлении, а он будет хихикать и показывать им кукиш — как настоящий юродивый! Он сам сочинил такой диалог:

«— Сколько можно иметь мнений, мыслей о предмете?

— Сколько угодно…

— Где же тогда истина?

— В полноте всех мыслей. Разом. Со страхом выбрать одну. В колебании.

— Неужели же колебание — принцип?

— Первый в жизни. Единственный, который твёрд. Тот, которым цветёт всё и всё живёт. Наступи-ка устойчивость — и весь мир закаменел бы, заледенел».

Вот поэтому-то Розанова и ругают все подряд: безбожники — за почтение к религии, а христиане — за язычество; аскеты — за прославление пола, а приверженцы свободной любви — за поклонение семейному началу; юдофилы — за юдофобство, а юдофобы — за юдофильство. Итак, поводов для ругани куда больше, чем для прославления. Он и сам признавал это и сам просил тех, кто его любит, почаще вспоминать о нём «печальное», то, за что ругают.

Следуя этой просьбе, поругаем Василия Васильевича.

Самое скандальное в трудах Розанова — обожествление пола. Можно, конечно, обойти этот вопрос, можно поговорить о розановских взглядах на русскую историю, на русскую литературу… Но это всё равно что, говоря о Толстом, обсуждать его талант пахаря и ни словом не обмолвиться о его писательском гении или, говоря о Менделееве, хвалить сделанные им чемоданы (а он знатные чемоданы мастерил!).

Тема пола — главное в трудах Розанова, тут ничего не поделаешь. Он писал: «Пол в человеке — не орган и не функция, не мясо и не физиология — но зиждительное лицо, в соответствии и противоположении верхнему, логическому лицу»… И ещё он писал: «Любовь есть взаимное пожирание, поглощение. Любовь есть всегда обмен души и тела. Поэтому когда нечему обмениваться, любовь погасает». И ещё: «Пусть объяснит духовенство, для чего растут у девушек груди? — чтобы кормить своё дитя. — Ну а… «дальше» для чего дано? Сказать нечего, кроме: чтобы родить дитя. И весь аскетизм зачеркнут».