Ярослав Лазарев - 100 вопросов к Богу

Лука спросил меня, доедем ли мы сегодня до цели, я сказал ему, что обязательно доедем. Он сразу как-то посерьезнел. И снова одарил меня вопросом:

– Может ли наука действительно объяснить мир?

– Не знаю, Лука. Наука именно в том и заключается, что заранее ничего не знает. Пока наука занимается решением довольно частных вопросов. Со стороны неспециалисту часто кажется, что физики уже все про мир поняли, что все объяснили, но это на самом деле не так. Скажем, физики до сих пор не знают, сколько измерений в мире – три? четыре? одиннадцать? Никто этого не знает. А ты хочешь так сразу – может ли наука объяснить мир? Такой задачи перед наукой я бы пока не ставил. Что же до научного метода, способа отношений с миром, то тут, по-моему, просто. Ясно, что наука, как порождение человеческого ума, никогда не сможет достичь уровня божественного знания, так? Скажем, забраться в Бога и провести над Ним пару экспериментов. Ну, это шутка, но по определению Бог бесконечен, а человеческий разум ограничен. В то же время оказывается, что есть огромное количество вещей, которые человек все-таки может объяснить научно. Скажем, раньше думали, что звезды – это гвозди, которыми небесный свод прибит к миру. Теперь знают, что звезда на самом деле – это скопление определенных газов, внутри которого происходит бесчисленное количество высокотемпературных реакций. Не знаю, как тебе, но мне кажется, что это интереснее, чем история про гвозди. Потому что из этого знания вытекает очень много вопросов: а как звезда превращается в нейтронную? В белого карлика? Откуда возникают сверхновые? А есть еще масса вопросов, на которые даже суперпродвинутые физики до сих пор не знают ответов. Вообще, непонятного в мире в миллионы раз больше, чем понятного, – именно с точки зрения научного подхода. И вот оказывается, что, принимая научный подход, ты имеешь возможность постоянно думать над чем-то новым, интересным, вызывающим еще больше вопросов, понимаешь? И кроме того, оказывается, что очень многое из того, что ты придумаешь, можно будет обернуть на пользу людям.

– Или во вред, – сказал Лука. – Ядерная бомба, космическое оружие, биологическое оружие…

– Понимаю, о чем ты, – возразил я. – Но это не проблема науки как таковой. Все, абсолютно все вещи в мире можно использовать как на пользу окружающим, так и во вред. Это свойство человеческой натуры, а не вещей. Обыкновенный камень, про который известно, что он был прообразом вообще всех орудий труда для древней обезьяны, может послужить как тому, чтобы с его помощью расколоть орех, так и тому, чтобы двинуть им по голове ближнему своему, правильно? И так все в этом мире. Понимаешь, не вещи виноваты, а люди. Точно так же и наука. Сама по себе она прекрасна, как прекрасен может быть камень. Как даже оружие может быть прекрасно. То, что есть люди, которым в голову приходит сделать бомбу, не значит, что не надо исследовать термодинамику, понимаешь?

– Я согласен, – сказал Лука. – И все-таки: вы думаете, у науки достаточно средств, чтобы познать вот этот, сотворенный Богом мир?

– А можно тебе встречный вопрос? – спросил я. – Что такое, по-твоему, наука?

– Наука? – задумался Лука. – Это способ познания мира, предполагающий, что все на свете можно записать с помощью какой-нибудь формулы.

– Как-то ты с иронией говоришь, – заметил я, – значит, ты уже не совсем в это веришь. Ну давай я тебе скажу, как я понимаю, что такое наука. Это, по-моему, не столько способ познания мира, сколько способ существования в мире, способ устройства сознания и выстраивания своих отношений с миром. Нужно очень хорошо понимать, что таких способов полно в истории человечества. С точки зрения человеческой души – таких явлений, как добро, справедливость и так далее, – ни один из этих способов не лучше и не хуже, чем другой. Может быть безнравственный монах и высокоморальный биолог, например. Может? Легко. Точно так же может быть и наоборот. Значит, очевидно, твоя нравственность и мораль не зависят от того, веришь ли ты в Бога. Ну, по крайней мере, речь идет о формальной вере, о проявлении своей набожности и так далее. Но чем ученый отличается от монаха? Монах, даже если признает, что в мире много чего непонятного, говорит – мы туда не будем соваться. А вместо этого просто будем молиться, умерщвлять плоть и ждать смерти. А ученый прямо говорит, что мир полон всего непонятного и неизведанного и надо как можно скорее сниматься с тех мест, где уже все понятно, и перебираться туда, где не понятно ничего. Вот отличие, понимаешь?

– А кто из них более прав, вы не знаете?

– Не знаю, честно.

– А мне кажется, я знаю! Из этих двоих монах просто закрывает глаза на мир, а ученый обнаруживает, что это, оказывается, страшно интересный мир, вот в чем дело. А Богу интересно, чтобы людям было интересно! Ему тогда тоже интереснее! Можно быть физиком с религиозной картиной мира, а можно быть и священником с научной, правильно?

Я согласился.

– И кстати, в старые времена, – подтвердил я, – все большие ученые были страшно религиозны. Это уже только почему-то в советские времена было принято решение, что одно другое исключает. И Хрущев спрашивал Гагарина, видел ли он Бога в космосе. Вот, кстати, вопрос, достойный обсуждения. Почему людей так тянет в космос? Не живется спокойно, мирно на Земле, а хочется еще зачем-то и наружу, в Солнечную систему, в соседнюю галактику…

– А видите, как получается, – воскликнул Лука. – Раньше человеку вовсе не хотелось в космос, когда он думал, что это просто нарисовано что-то. Человеку с религиозной или ненаучной картиной мира вовсе не обязательно в космос – ему достаточно общаться с Богом, скажем, отсюда, никуда больше не двигаться. А желание отправиться далеко от Земли возникает только у того, кто знает, что мир безграничен и безгранично интересен.

Тут я расхохотался и сказал:

– Смешно получается! Мы с тобой сидим и прославляем науку, научное мышление, а сами все эти дни только и говорили что о Боге… Но к своим нас бы не причислили ни священники, ни ученые.

– А я думаю, – сказал Лука, – что к своим нас причислили бы просто умные люди. Ведь научное мышление – это не такое мышление, которое отвергает Бога. Просто это такое мышление, которому все интересно!

Мы еще долго говорили о том, что можно быть ученым, занимаясь чем угодно. Не в узком смысле – научным работником, а в самом широком. Я думал о том, что Лука, чем бы он ни стал заниматься в жизни – если не растеряет вот этого страстного любопытства к миру, готовности с открытыми глазами принять любой вопрос этого мира и желания на каждый вопрос найти ответ, – будет очень хорошим специалистом. В любом случае его всегда будет привлекать истинный вопрос. Я очень удивился, когда Лука задал мне вопрос так, будто мы с ним думали об одном и том же.