Владислав Маевский - Афон и его судьба

На земле, принадлежащей Лавре, в скитах и келлиях находится около ста восьмидесяти церквей! Против собора и крещальни – вход в древнюю и замечательную трапезу, крестообразной формы, с абсидой на одном конце и входом на другом. Она очень интересна по устройству, а особенно по живописи, тоже работы Феофана, относящейся к середине XVI века. Трапеза очень высока и освещена окнами, расположенными в верхней ее части. А во всю длину по ее стенам расположены сиденья и мраморные столы из крестообразных плит. Все стены до потолков расписаны множеством фигур, отдельно стоящих, сцен, чрезвычайно сложных и разнообразных, религиозного характера и поучительного содержания. Роспись лаврской трапезы представляется древнейшим, богатейшим и лучшим в художественном отношении памятником этого вида росписи. Вся живопись трапезы чрезвычайно интересна, но, к сожалению, она очень закопчена.

Афонские древности представляют собой нечто неопределенное, и причина этого заключается в тех часто неодолимых затруднениях, которые все исследователи встречали на Афоне. В обителях, особенно богатых и древних, две ризницы: одна обиходная, чаще всего в алтаре самой церкви, и старая, где хранятся древности и все драгоценности. И сами монахи – за исключением немногих в обители, бывших у власти, – не знают, какого рода древности имеются в их обители. Тот подбор предметов древности и редкости, который показывается ученым и исследователям (и редким высоким паломникам), не представляет еще все замечательное. Скрываемые от взоров посторонних афонские ризницы сохраняют еще более драгоценные памятники.

Но и среди предоставляемых обозрению паломников имеются предметы замечательные в историческом и художественном отношении. К числу таковых нужно отнести древохранительницу, которая является вкладом императора Никифора Фоки. Запрестольный крест в соборе Лавры из листового серебра, набранный камнями: изумрудами, сапфирами и бирюзой. Он принадлежит к древнейшим памятникам Афона, не позднее X–XI столетия.

Между окладами напрестольных Евангелий на Афоне первое место занимает находящийся в Лавре замечательный оклад Евангелия письма XVI века, на пергаменте, с четырьмя изображениями евангелистов. В алтаре собора Лавры можно видеть и замечательный энколпион митрополита Геннадия из Серр, известного строителя лаврской трапезы. Фигуры превосходно вырезаны, отличаются хорошим рисунком и всеми признаками искусства X–XII веков. Очевидно, этот медальон, как драгоценную панагию, сделал для себя митрополит, а затем пожертвовал на образ. Славится лаврская ризница и богатейшим складом дорогих тканей и парчи, древних церковных облачений, вышивок и проч. Здесь имеются замечательно вышитые орари, епитрахили, саккосы и воздухи, пышные митры, художественные плащаницы и много другого. Еще во время моего предыдущего посещения Лавры Св. Афанасия я познакомился с ее достойнейшим библиотекарем, серьезным и образованным монахом, которого и поспешил разыскать на третий день своего пребывания в древней Лавре, дабы не упустить случая еще раз посетить замечательное книгохранилище. Неизменно любезный и ласковый, без особых формальностей и проволочки он немедленно дал мне на просмотр интересовавшие меня рукописи – конечно, для работы в самой библиотеке. А эта библиотека действительно представляет громадную ценность для ученых-историков и богословов всех стран, независимо от их вероисповеданий. Это поистине роскошная трапеза ума. Достаточно упомянуть, что в лаврской библиотеке сохраняется несколько сот древних рукописей, в числе коих находится больше шестидесяти рукописных Евангелий на разных языках, причем некоторые из них относятся к IV веку! Эти пожелтевшие пергаменты – то испещренные большими, строго выведенными письменами, то исписанные мелкой бисерной скорописью – свидетельствовали об одном и том же чудеснейшем событии мира, озарившем лучезарным светом Божественной Истины все последовавшие человеческие поколения.

В этой библиотеке и весьма интересная драгоценность – Диоскоридова «Ботаника» X века, достойная соперница «Географии» Птоломея библиотеки Ватопедского монастыря. В этой «Ботанике» почти все растения замечательно изображены в красках. Тут же имеется и остаток древности – послание апостола Павла к коринфянам, шедевр IV века! Сохранилась здесь и часть драгоценнейших хрисовулов (царские грамоты) с интересными печатями.

Темнело. Теплая, ласковая ночь, тихо обнимая своей черной пеленой все, что ни встречалось у нее на пути, неслышно надвигалась от моря на древнюю Лавру.

Был канун осеннего праздника. Дальние и ближние обители уже тонули в ночных сумерках среди густой зелени, которая сплошь одевала дикие крутые склоны лаврского берега.

А в потемневших лесных зарослях совсем близко – чуть не у самых стен древней лаврской арсаны – мелодично звучали колокольчики пасущихся стад. Но вверху, на горе, где стоял старинный лаврский собор во имя Пресвятой Богородицы, тесно сгрудились древние строения, которые соединялись многочисленными переходами и были обнесены толстыми стенами. На колокольне медленно погасли последние отблески короткой осенней зари, и в эти мгновения вся древняя Лавра стояла озаренная тихим, готовым померкнуть отраженным светом.

По тесному монастырскому двору расхаживали богомольцы и афонские сиромахи. И в гулкий шум шагов по каменным плитам, в тихий шелест одежд и осторожный говор через открытые окна собора вливались разрозненные, бессвязные отрывки всенощного песнопения. Суровый греческий напев, оставляя под тяжелыми сводами всю свою строгость, прилетал сюда, под открытое небо, тихим и гармоничным.

Всюду здесь чувствовалось предпраздничное благоговейное настроение. И казалось, вся древняя Лавра жила теперь напряженно особой, чуждой для остального мира жизнью. Богатая верой давно умерших поколений, она ревниво берегла в своих стенах верующих, пришедших почтить память великого святого. И, обвеянная молитвенными звуками, она встречала надвигавшуюся ночную темноту строгая, высокая, в своей вековой святости недоступная призрачному и мимолетному очарованию этого тихого угасающего дня.

А осенняя ночь медленно ползла снизу вверх. Все ближе, все теснее сжимала она в своих крепких объятиях и далекие берега засыпающего моря и цепи прибрежных холмов горной стороны, строения и деревья, лаврские церкви и башни и все, что так резко, так непохоже и чуждо было друг другу еще так недавно при ясном дневном свете.

Исчезали, сливались со тьмою монастырские стены. А над ними по-своему тихо уже шептались очнувшиеся от дневного забытья деревья, протягивая свои развесистые длинные ветви. Монастырские сады тесно сплетались в ночной тьме с пышной лесной зарослью, искони покрывавшей прибрежные склоны, выступы и кручи. И если под черным покровом ночи обесцвечивалась веселая нарядная одежда земли, то на смену ярким цветам и причудливым обликам дня просыпались радостные, также неисчерпаемо-разнообразные благоухания и песни ночи… А на потемневшем небесном своде загоралась – как всегда, блестящая, загадочная, еще не понятая никем на земле – картина вечности, сотканная из бесчисленных звезд.