Димитрий Барицкий - «Сталкер» — путь священника. Опыт богословского прочтения кинофильма Андрея Тарковского

Нигде в фильме нет пояснений, почему он водит сюда людей. Но становится понятным, что это не из-за денег (хотя деньги, безусловно, спутники ему платят). Скорее всего, он делает это по той же причине, по которой ходит сюда сам. Для него это как две стороны одного и того же опыта. Быть проводником в Комнату, приводить людей к Чуду, одновременно делиться с ними бесценными мгновениями пребывания в Зоне — это то, в чем он находит глубокое внутреннее удовлетворение и подлинное счастье. Более того, в этом он ощущает экзистенциальное оправдание своего существования. Этот опыт настолько желанен для него и дарит ему такую полноту жизни, что у него нет даже необходимости что-то самому просить у Комнаты. «А сами вы никогда не хотели этой комнаткой, э… попользоваться? А?» — спрашивает его Писатель. «А… а мне и так хорошо». Это очень примечательно, учитывая, что ребенок у него-инвалид. С другой стороны Сталкер ощущает, что попроси он что-либо у Комнаты для себя лично — и эта хрупкая гармония и взаимопонимание между ним и Зоной навсегда прекратиться. Поэтому он и говорит, что «Сталкеру нельзя входить в Комнату! Сталкеру… вообще нельзя входить в Зону с корыстной целью». В этом смысле ему противостоит образ Дикобраза, который перестал быть служителем и стал потребителем — попросил у Комнаты что-то для себя. Как результат, он «возненавидел Зону». В итоге, погубил здесь своего брата и с тоски повесился.

Это благоговение проявляется и в отношении Сталкера к внутреннему миру других людей. Он никогда не интересуется, исполнились ли их желания или нет. Мысль потревожить внутренний мир другого человека и усомниться в чудесной силе Комнаты, перепроверяя, исполнила ли она то, что у нее просили или нет, кажется для него кощунственной. «Люди не любят говорить о сокровенном, — поясняет он навязчивому Писателю. — И потом, это ни вас не касается, ни меня».

Образ Сталкера как образ служителя подчеркивается и мотивом его молитвы за спутников. Несколько раз режиссер изображает проводника молящимся или евангельским текстом, или своими собственными словами, или же единственно еле заметным движением губ.

Итак, Сталкер — юродивый, однако, его юродство не слабоумие. Это жизнь по иным законам, по тем законам, которые предлагает духовная реальность своему служителю.

Однако для окружающих все это ничто иное, как странное поведение и даже безумие. В результате между Сталкером и другими персонажами возникает конфликт. Его не понимают, подозревают, над ним издеваются. Центральный диалог картины для понимания образа Сталкера как образа служителя происходит в самый разгар этого конфликта, на пороге Комнаты. Профессор хочет ее взорвать, и Сталкер пытается забрать у него бомбу. В потасовку встревает Писатель, который избивает Сталкера. Сев на землю, тот плачет, как ребенок.

Сталкер : «Ведь ничего не осталось у людей на земле больше! Это ведь… единственное место, куда можно прийти, если надеяться больше не на что… Зачем вы уничтожаете веру?!»

Писатель : «Да замолчи! Я же тебя насквозь вижу! Плевать ты хотел на людей! Ты же деньги зарабатываешь на нашей… тоске! Да не в деньгах даже дело. Ты же здесь наслаждаешься, ты же здесь царь и Бог, ты, лицемерная гнида, решаешь, кому жить, а кому умереть… Я понимаю, почему ваш брат сталкер сам никогда в Комнату не входит. А зачем? Вы же здесь властью упиваетесь, тайной, авторитетом! Какие уж тут еще могут быть желания!»

Сталкер : «Это н-неправда! Неправда! Вы… Вы ошибаетесь! (Стоит на коленях в воде, смывает слезы и кровь с лица, плачет.) Сталкеру нельзя входить в Комнату! Сталкеру… вообще нельзя входить в Зону с корыстной целью! Нельзя; вспомните Дикобраза! Да, вы правы, я — гнида, я ничего не сделал в этом мире и ничего не могу здесь сделать… Я и жене не смог ничего дать! И друзей у меня нет и быть не может, но моего вы у меня не отнимайте! У меня и так уж всё отняли — там, за колючей проволокой.

Все мое — здесь. Понимаете! Здесь! В Зоне! Счастье мое, свобода моя, достоинство — все здесь! Я ведь привожу сюда таких же, как я, несчастных, замученных. Им… Им не на что больше надеяться! А я могу! Понимаете, я могу им помочь! Никто им помочь не может, а я — гнида (кричит), я, гнида, — могу!

Я от счастья плакать готов, что могу им помочь. Вот и все! И ничего не хочу больше». (Плачет).

Этот же мотив юродства как неотмирности продолжается и в образе дочери Сталкера. Она, Мартышка, — порождение Зоны. Она калека, не такая как все. Однако по замыслу Тарковского в этом юродстве и инаковости сокрыта ее сила. В конце фильма это очень своеобразно выражено в сцене, где девочка одним только взглядом двигает стакан. Несмотря на физическую немощь, в ней совершается сила, которая позволяет действовать вопреки законам этого материального бытия.

Если в дочери Сталкера мы видим продолжение мотива юродства, то в образе супруги — еще одно выражение идеи служения. Как жена того, кто служит, она вынуждена пренебречь личными интересами, подняться над бытовыми представлениями о человеческом счастье, каких бы мучений ей это ни стоило. Однако именно этот скорбный опыт дарит ей ощущение того, что в жизни ее семьи присутствует нечто настоящее, подлинное; в ней есть то, чего так ищут многие внешне благополучные и успешные люди, но не могут найти. Не зря именно ее монолог, который звучит как ответ на один из главных вопросов фильма — «Как возможно счастье?» — завершает фильм.

«Вы знаете, мама была очень против… мама говорила: он же сталкер, он же с-смертник, он же вечный арестант! И дети. Вспомни, какие дети бывают у сталкеров… А я… Я даже… Я даже и не спорила… Я и сама про все это знала: и что смертник, и что вечный арестант, и про детей… А только что я могла сделать? Я уверена была, что с ним мне будет хорошо. Я знала, что и горя будет много, но только уж лучше горькое счастье, чем… серая унылая жизнь. (Всхлипывает, улыбается). А может быть, я все это потом придумала. А тогда он просто подошел ко мне и сказал: „Пойдем со мной“, — и я пошла. И никогда потом не жалела. Никогда. И горя было много, и страшно было, и стыдно было. Но я никогда не жалела и никогда никому не завидовала. Просто такая судьба, такая жизнь, такие мы. А если б не было в нашей жизни горя, то лучше б не было, хуже было бы. Потому что тогда и… счастья бы тоже не было, и не было бы надежды. Вот».

Несмотря на бытовую неустроенность, болезнь ребенка, порой внутренние семейные разногласия, одним словом — горе, единственными подлинно счастливыми персонажами фильма являются сам Сталкер и его близкие. Даже не используя Комнату, главный герой обретает жизненную полноту, всецело посвятив себя Зоне и другим людям. Пускай в результате такого выбора неизбежно приходят скорби, именно это служение является залогом присутствия в жизни (как самого проводника, так его родных) того, ради чего другие идут в это священное место. Не зря в конце фильма после, казалось бы, исполненного неподдельного трагизма монолога супруги Сталкера, звучит ода «К радости».