Архимандрит Августин (Никитин) - Храмы Невского проспекта. Из истории инославных и православной общин Петербурга

(31 октября (12 ноября) 1811 г. // Петербургские письма. 1803–1817. СПб., 1995. С. 182–185)

27 сентября (9 октября) со смертью графа Александра Строганова, обер-камергера, кавалера голубой ленты, президента Академии Художеств и т. д. и т. д., скончавшегося на шестьдесят восьмом году жизни после короткой болезни, окончательно прекратил свое существование двор Екатерины II. Он оставил почти 600.000 рублей ренты и долгов на 3 миллиона, картины, медали, раритеты всяческого рода и бесценную мебель.

…Он был великим покровителем искусств и посвятивших себя оным юношей, но с русским фанатизмом к национальным талантам, по крайней мере фанатизмом внешним, ибо, полагаю, в душе он хорошо понимал суть дела. Страстью его и главным предметом всех его мыслей был собор Казанской Божией Матери, сооружаемый здесь с огромными расходами вот уже десять лет на месте жалкой хибары, выстроенной Петром I, которой стыдилась бы любая мало-мальски зажиточная пьемонтская деревня.

Нынешний Император есть Соломон сего храма, а Давидом был Павел I. Когда его спросили, что он предпочитает и какие будут приказания, царь, как мне рассказывали, ответил: «Я хочу немного от Св. Петра и немного от Санта-Мария-Маджоре в Риме». Трудно вообразить себе более изысканный вкус. Ему представили не знаю уж сколько планов, и он даже подписал один, который мне довелось видеть; но здесь замешалась интрига: граф Строганов выступил с одним молодым архитектором по имени Воронихин, состоявшим при его особе и почитающимся всеми за его сына. Граф каким-то образом устранил все иностранные проекты, и Воронихину поручили сей труд под руководством покровителя его, хотя он не выстроил еще ни единого дома… Поелику план был утвержден и уже началось его исполнение, Александр из уважения к памяти отца своего не пожелал слушать никаких возражений, и постройка была доведена до конца. Сам граф Строганов привносил в дело неслыханное усердие, он называл сие сооружение моя церковь, что, кстати сказать, вполне справедливо. Как-то он удостоился чести принимать у себя Императора за обедом и в порыве воодушевления сказал: «Наконец, государь, нам не нужны чужеземные таланты; у нас есть все свое». На сие Император ответил ему: «В таком случае налейте-ка мне мадеры» – и подал свой бокал. Император Александр совершенно искренне не обращает внимания на все сии национальные глупости, и, быть может, даже плохо, что он недостаточно русский.

Сама церковь представляет собой набор погрешностей противу канонов архитектуры и, кроме сего, слишком уж мала для такой столицы, как Санкт-Петербург; тем не менее поражает она красотой материалов, не имеющих себе равных, и некоторыми частями, свидетельствующими о таланте русских.

День, которого вот уже десять лет ждал бедный граф Строганов, наступил наконец 15/27 прошлого сентября; помпезное торжество собрало огромную толпу, присутствовал весь двор: граф поднес Императору ключи, а сей последний вручил ему диплом действительного тайного советника первого класса. Это самый высший государственный чин, равный фельдмаршалу и присваиваемый лишь в крайне редких случаях; обычно его имеет только канцлер. Тогда таковых особ было три: граф Румянцев, князь Алексей Куракин в Париже и граф Строганов; но сему последнему не суждено было оставаться долго в сем качестве. …26 октября/8 ноября он… обратился к доверенному своему секретарю: «Не оставляйте меня одного, завтра великий для меня день, и в любую минуту могут понадобиться священники». 27-го рано утром граф велел призвать их; когда они явились, он сел на постели и сам прочел все молитвы умирающих, после чего причастился и пожелал видеть сына и невестку; благословив, он нежно их расцеловал и отослал прочь, желая остаться наедине с самим собой. В час пополудни граф Строганов спокойно скончался. Смерть сию почитают великолепной и едва не причислили сего человека к лику святых. Племянница его госпожа Нарышкина, жена обер-гофмейстера, сказала мне с поразительным спокойствием: «Ах, граф, какая смерть! Можно сказать, что и умер-то он так же, как жил»…

Похороны графа Строганова стоили 50 000 рублей; тело его лежало шесть дней на катафалке со свечами, который воздвигнут был в его большой столовой зале, где столько рассказывал он мне о своих безумных приключениях; я почти всякий день являлся туда к вечерней или утренней службе, ибо обязан сим знаком внимания за все то, что встречал в этом доме.

Здесь принято в день похорон приходить к дому умершего и провожать его на кладбище; обычно едут за гробом в экипаже, однако ежели хотят оказать наивысшие почести, то идут пешком с обнаженной головой; впрочем, сей долг касается лишь родственников и близких друзей. Траурную процессию возглавляют дети и прочие члены семьи.

От строгановского дворца до Невского монастыря, где хоронят знатных особ, расстояние в три или четыре версты; таковой променад по большой Невской перспективе занимает полтора часа. Хотя погода была довольно скверная, пешком шли более пятидесяти человек: в числе оных оказался и я…Противу обыкновения отпевание было не в Невском монастыре, а в Казанском соборе. Граф просил о сем у Императора (который здесь есть папа) и получил согласие; новый собор стоит прямо на пути к монастырю, и процессии не надобно было отклоняться в сторону. Во время заупокойной службы умерший лежит на возвышении в лучшем своем одеянии. Над гробом на четырех колоннах поставлен был великолепный балдахин малинового бархата, расшитый золотом, поскольку Греческая Церковь не употребляет при похоронах мрачных цветов, и я охотно присоединился бы к таковому обычаю. По окончании службы все родственники, начиная с самых близких, а потом и друзья поднимаются к катафалку и целуют руку или грудь умершего: это называется прощание, и церемония сия до крайности трогательна. После сего гроб закрывают, и все кончено. Я тоже вместе с малым числом особ прощался с бедным графом.

(Лукомский Георгий. Старые годы. 1910. Сентябрь. С. 216–217)

Решетка Казанского собора является одной из самых красивых в Петербурге. Может быть, она интереснее по замыслу, нежели та, что стоит у Летнего сада, и едва ли во многом уступит решетке Смольного монастыря. С улицы, от сквера, решетка обшита листами заржавелого железа, грубо заколочена досками, закрыта, наконец, на значительный кусок слева – фотографией (ателье) Левицкого, справа – садоводством и оранжереями! Причиной такого возмутительного по своей небрежности отношения к чудесному сооружению архитектора Воронихина являются довольно характерные обстоятельства. Дело в том, что вопрос о принадлежности участка земли, на котором находится фотографическое заведение, садоводство с оранжереями, табачные лавчонки, беседки, собачьи будки и, оттиснутая ими, решетка, до сих пор остается спорным.