Карен Свасьян - …Но еще ночь

11.

То, что белая и цветная революции «в ближайших десятилетиях» будут протекать друг возле друга, и даже в качестве союзников, принадлежит, наверное, к самым жутким срезам шпенглеровского прогноза. В сегодняшней Европе это видно уже невооруженным глазом. Механизм сотрудничества обеих бесхитростен, но и необыкновенно эффективен. Поучительно наблюдать за ним по аналогии с Древним Римом. Рим, уже с первого века, являет некое подобие современного мегаполиса, где на фоне корректности и толерантности разыгрывается настоящий зоопарк верований, суеверий и культового разврата: мировая клоака, cloaca mundi , стягивающая в себя подонков со всех концов света. После эдикта Каракаллы 212 года, даровавшего римское гражданство всем жителям Империи, римская история ускоренно движется к концу. — Проблема совсем не в том, что в Европу с послевоенного времени неудержимо вливаются потоки цветной иммиграции, а в том, что последним не противостоит никакая ни политическая, ни духовная — воля. Впечатление таково, что здесь культивируется как раз безволие, причем не спорадическое, а, странно сказать, поволенное, — некий род действенного, необыкновенно целеустремленного безволия, не терпящего возле себя никакой сколько-нибудь здравомыслящей и перечащей ему инициативы. Таков смысл белой революции, неизбежно перерастающей в цветную: систематически обезволивающая себя Европа становится вместилищем и арсеналом чужих волений . Не то, чтобы эти люди, европейцы, не хотели быть, даже благоденствовать; беда в том, что они хотят быть не собой, а другими, кем угодно, но только не собой. Здесь не место разбираться в причинах этой самоненависти, формы проявления которой в том или ином народе, скажем, у немцев или французов, на редкость специфичны; нас, в свете нашей темы, интересует, скорее другое, именно: как далеко зашел процесс, соответственно, как долго осталось еще ждать воцарения первобытных состояний в высокоцивилизованных жизненных условиях. Тем более что сроки Шпенглера (после 2200 года) могли бы оказаться чересчур оптимистичными…

12.

Тандем белой и цветной революции проверяется на фактах. Конечно, фактов множество, и они разные, но нельзя же, апеллируя к фактам, иметь в виду все факты. Решающими оказываются те, в которых отражается тенденция. По аналогии с врачом: в груде фактов, обнаружившихся при анализе, врач выделяет те, которые имеют значимость симптомов . — Несколько лет назад Германию всколыхнуло дело Мехмета, 14-летнего турецкого подростка из Мюнхена, который ухитрился до своего 14-летия совершить более 60 зарегистрированных уголовно наказуемых деяний. Для воспитания маленького монстра в ход были пущены все механизмы социального воздействия: беседы, увещевания, поощрения, угрозы, наказания. Дело не сдвигалось с точки, а агрессивность (грабежи с нанесением телесных повреждений) увеличивалась с каждым днем. Было принято решение о высылке подростка обратно в Турцию. Вот тогда и началось. Адвокат несовершеннолетнего обвинил власти в незаконных действиях, а пресса в бесчеловечности. Я бы не удивился, увидев по телевизору демонстрацию в поддержку прав юного турка. Скорее всего, это проходило бы по ведомству «восстания порядочных» , к которому призвал однажды своих сограждан Герхард Шрёдер. Кончилось тем, что Высший административный суд Баварии, сославшись на какое-то немецко-турецкое соглашение, удовлетворил просьбу высланного тем временем преступника вернуться обратно в Германию для продления срока визы. Но вот еще один факт-симптом. Выступая в Голландии по телевидению, представитель марокканского «меньшинства» возмущался, что его сородичам приходится приспосабливаться к голландским нравам и обычаям (он назвал это дискриминацией); смысл был такой: мы, марокканцы, уже долгое время живем по-вашему, голландскому, справедливость требует, чтобы теперь вы, голландцы, жили по-нашему, марокканскому. То есть, он предлагал голландцам в Голландии перейти на марокканские обычаи. Участвовавшие в передаче голландцы отнеслись к сказанному с пониманием, а одна женщина (официальное лицо, кажется, министр) призвала своих соотечественников к большей терпимости и большему уважению прав человека… Позитив этих, и множества других аналогичных, фактов в том, что, сталкиваясь с ними, мы получаем возможность проверить на себе степень нашей способности (или уже неспособности) к адекватным реакциям.

13.

Резюмируя тему, приходится заботиться о том, чтобы не оказаться зачисленным в пессимисты и пораженцы. Но дело вовсе не в пессимизме (или оптимизме), а в умении (или как раз неумении) видеть вещи сообразно действительности . Речь идет не об очередной теоретической конструкции, а о данных осмотра и заключении. Бессмысленно обвинять врача в пессимизме, если он диагностирует сепсис или кровоизлияние в мозг. Равным образом нет и не может быть никакого пессимизма в следующем, скажем, заключении: общество, в котором обычными стали музеи искусства с мусорными свалками и человеческими фекалиями в качестве экспонатов, или оперные театры, где на сцене в рваных джинсах и с бутылкой пепси в руках поют свои арии вагнеровские боги и герои, а в зале им аплодируют холеные зрители во фраках, такое общество едва ли может рассчитывать какое-нибудь иное, чем соответствующее ему, будущее. Всё верно, но сказать так, значит, тем не менее, сказать не всю правду. Правда то, что врач ставит диагноз. Но правда и то, что он лечит, или пытается лечить. Главное, чтобы его диагноз не стал сам составной частью болезни. Шпенглер видит будущее. Но будущее, это, ведь, не только то, что может быть увидено, но и то, что может быть поволено . Культура — творение людей. Можно отдать должное изобретательности, с какой её делают больной. Отчего же так мало воли и изобретательности в том, чтобы сделать её здоровой? Отчего бы, отдавая должное острому взгляду диагноста Шпенглера, не сказать: он, конечно, прав в том, что видит, но я, но мы, мы сделаем всё от нас зависящее, чтобы он не был прав . (Более детальное, позитивное, развитие этой темы выходит за рамки настоящего выступления. Я надеюсь, мне удастся когда-нибудь коснуться её на русском языке.)

14.

И напоследок: рискну сказать несколько слов о России. Проницательный Шпенглер попал и здесь не в бровь, а в глаз, отметив амбивалентность России, которая ни Азия, ни Европа, но может быть как той, так и другой. Не по типу «Евразии» , в которой я нахожу не больший смысл, чем, скажем, в «Афроамерике» , а как сознательный выбор между той и другой. Выбор Петра, при всей фундаментальности, не снял альтернативу, а лишь усилил её. Решающим в петровской «перестройке» было то, что «белая революция» осуществлялась методами «цветной» . То есть, в роль голландца вживались не по-голландски, а скорее уж «по-мароккански» . Наверное, это и имеют в виду европейцы, когда говорят о «загадочной русской душе» . Россия сегодня, если не заслонять её словами, — апория, парадокс, некий black box между Сциллой «белого» безволия и Харибдой «цветной» воли. Уравнение с тремя безумиями, из которых одно в равнении на Европу, другое в равнении на