Карен Свасьян - …Но еще ночь

Сказанное, выборочно, можно проверить на фактах, при условии что факты видят, когда смотрят сквозь них, а не на них. 11 сентября 1897 года в передовице лондонской Saturday Review был опубликован призыв уничтожить Германию: «Germaniam esse delendam!» Можно предположить, что стилизация под Катона имела целью не столько филологические пристрастия островитян, сколько их более солидные инстинкты: «Если завтра Германия будет искоренена из мира, то послезавтра в мире не найдется ни одного англичанина, который не стал бы от этого богаче». Разумеется, государственные мужи могли бы, в случае необходимости, дистанцироваться от выраженного в газете «частного мнения» — со ссылкой на свободу прессы и тому подобные клаузулы. Если они не сочли это нужным, то оттого, скорее всего, что мнение газетчиков не только совпадало с их мнением, но и — в перспективе двух мировых войн — прямо выражало их политическую волю. Приведенный пример не единичен и даже не част, а регулярен . Если собрать все англо- и франкоязычные свидетельства этого рода, начиная с последней трети XIX века и во всем объеме ХХ-го, то масштаб ненависти (Макс Шелер еще в 1917 году написал книгу о «Deutschenhaß») поразит воображение. Повторим: речь идет о призывах к истреблению, искоренению не того или иного режима, той или иной политической структуры, а страны в целом ; в сотнях книг по названной теме, от первоисточников до синопсисов цитат и материалов, нельзя, ни даже в отдаленнейшем приближении, найти что-либо ответное схожее у «гуннов» (немцев), а по степени раздражения, если не возмущения, которое вызовет в читателе эта справка, можно будет лишний раз оценить мощь и обаяние пропаганды, вот уже около ста лет дурачащей народы и поколения. Кто бы мог подумать, что фабианец, фантаст и филантроп Уэллс, успешно завершивший Первую мировую войну в качестве шефа отдела антинемецкой пропаганды и — автора миротворческого лозунга The War That Will End War, требовал — уже тогда — бомбить не военные объекты и не промышленные предприятия противника, а неразумное немецкое население [46] Сюда: Peter Hoeres, Krieg der Philosophen. Die deutsche und die britische Philosophie im Ersten Weltkrieg, Paderborn 2004, S. 131 , что и было аккуратно осуществлено со второго захода, между 1940 и 1945, с итоговым балансом стертых с лица земли 161 немецкого города и более 850 населенных пунктов, погребших под собой свыше полумиллиона неразумных жителей; характерно, что вторивший Уэллсу либеральный политик Горацио Боттомли, основатель Financial Times и издатель популярнейшего журнала John Bull, не делал исключения даже для местных немцев, требуя «вендетты против каждого немца в Британии, всё равно, „натурализованного“ или нет» (vendetta against every German in Britain, whether „naturalised” or not), потому что: «Вы не можете натурализовать противоестественный скот — человеческого недоноска — исчадье ада. Но вы можете истребить его» [47] «You cannot naturalise an unnatural Beast — a human abortion — a hellish freak. But you can exterminate it». In: Stephen E. Koss, Lord Haldane. Scapegoat for Liberation, New York, London, 1969, p. 180. . (Режиссер Тарантино, в фильме которого доблестные спасители цивилизации бейсбольными битами забивают those damned Germans и снимают с них скальпы, всего лишь «художественно» проиллюстрировал эренбурговское «нет ничего веселее немецких трупов» и домыслил традицию, лапидарно резюмированную лордом Ванситтартом, главным дипломатическим советником правительства Его величества, в 1941 году: «С Божьей милостью и во спасение человечества мы избавим мир от Германии, а Германию от себя самой» [48] R. Vansittart, Black Record. Germans Past and Present, London, 1941, p. 14 sq. .) На этой idée fixe западной политической теологии — по сути, осуществленном волеизъявлении макбетовских ведьм: «Fair is foul, and foul is fair» — могли бы быть учреждены кафедры по изучению техники совершенствования мира; трудно, невозможно поверить, как удалось внушить, что народ, подаривший миру Лейбница, Канта, Шеллинга, Гегеля, Шиллера, Гёте, Бетховена, Брамса — пусть потрудятся определить длину списка, — сплошь состоит из варваров, гуннов, садистов, убийц, дебилов, более того: заставить его самого поверить в это, и довести конструкцию до того уровня правдоподобности, после которого в ней не сомневаются не только обыватели, но и высоколобые интеллектуалы, а те, кто сомневаются, автоматически переводятся в разряд «неонацистов» и «фашистов» . Можно восхищаться этим мастерством и в то же время знать, что это — мастерство агностиков : уверенных в себе мировых игнорантов, не видящих дальше собственного носа и старательно подрубающих сук, на котором сами же сидят. Леон Блуа, католик до слез, до спазм, до разрыва аорты, уповавший в 1916 году только на «Святого Духа и казаков» , грозил Богу перестать в него верить, если Германия не будет наказана. Интересно, продолжал бы он в него верить, если бы узнал, до чего легко стало этому Богу-победителю жить и дышать в наконец-то разнемеченном мире. If God is DJ, life is a dance floor, love is the rhythm, you are the music .

8.

Остается понять, на что эта ненависть не могла быть направлена. Ответ лежит в пределах апелляции к здравому смыслу. Ни «щуке» политики, ни «раку» экономики здесь просто нечего делать, потому что ни в политике, ни в экономике нет и не может быть места такой френетической воле к истреблению. «Вам следует понять, что эта война ведется не против Гитлера или национал-социализма, а против силы и устойчивости немецкого народа, который должен быть сокрушен раз и навсегда». Так Уинстон Черчилль в 1940 году [49] E. Hughes, Winston Churchill, his Career in War and Peace, Glasgow, 1950, p. 145. . Поэтому (он же, четырьмя годами раньше): «Мы навяжем Гитлеру войну, хочет он этого или нет» [50] Wolf Kalz, Ein deutsches Requiem, Fulda 2006, S. 80. . С заключительным — по версальской модели — параграфом исключительной вины (Alleinschuld). Показательность этих проговорок впечатляет: насколько же надо было быть уверенным в собственной гипнотической силе, чтобы позволить себе такую откровенность! Цель истребления не политика (национал-социализм), ни даже экономика (хозяйственное чудо), а — под предлогом той и другой — сила и устойчивость (strength) народа, или, по-немецки, Volksgeist, но уже не просто, по Гегелю, помысленный, а воплощенный. Гунн, убийца, скот, недоносок, плотоядная овца (carnivorous sheep) [51] Так в нью-йоркской Time от 24 ноября 1961 года. Я цитирую по Гелену: A. Gehlen, Einblicke, Gesamtausgabe, Bd. 7, Klostermann, Frankfurt/Main 1978, S. 417. и есть немецкий дух: незакрывающийся ящик Пандоры, источник всех бед и несчастий, противопоставляющий врожденному жизнелюбию людей мыслительное вхождение в суть (zu den Gründen gehen), которое и есть вхождение в смерть (zugrunde gehen). Нужно послушать однажды, в каких прозрачных выражениях объясняет свою германофобию министр-президент Клемансо, несгибаемый герой Версаля: «Эти люди любят смерть. Дрожа, словно в опьянении, и с улыбкой экстаза взирают они на неё, как на некое Божество». И дальше: «Можем ли мы любить бошей? […] Они лезут из кожи вон, чтобы быть людьми, но им это всё равно не удается» [52] Jean Martet, Le Tigre, Paris, 1930, p. 71, 74, 292. . Отсюда, как сквозь прицел, видна цель этой растянувшейся на без малого четыре века Тридцатилетней войны: избавить Германию не от Пруссии, Бисмарка, Гитлера, военщины, а от самой себя. Для достижения этой спасительной цели сошлись несходимые и сговорились несговорчивые: консерваторы и либералы, социалисты и монархисты, джентльмены, ковбои, Patres SJ, товарищи, шаманы, короче: филантропы. Можно, конечно, повторять вместе с историками, что диктат безоговорочной капитуляции Германии (unconditional surrender) был оглашен в январе 1943 года в Касабланке. Но можно и знать, что начался он в 1618 году в Праге и, не завершившись в 1945-м в Берлине, вступил в новый, решительный, виток, продолжаясь уже не в ковровых бомбардировках, а в перевоспитании (reeducation) нации, под знаком незабываемого мементо: «Никогда больше — Шиллер».