Монах Афонский - Птицы небесные. 1-2 части

— Как это вы смогли срубить такое сооружение, не обладая плотницкими навыками? Довольно симпатичная и стройная церквушка!

Но, приглядевшись повнимательнее, он заметил:

— Нет, конечно! Видно, что рубили не плотники! Вон какие дыры оставили по углам… Но ничего, придел мы сделаем как надо!

И правда, плотник он оказался хоть куда: топор, когда Павел работал, буквально пел в его руках. Вернее, тихо позванивал, как музыкальный инструмент. В ответ на искреннее одобрение его мастерства бывший бригадир сказал:

— По звуку топора всегда можно отличить хорошего плотника! Вы сами сможете это услышать, если поймете плотницкое дело…

Стволы для пристройки были заготовлены еще до войны. Мы дружно начали вырубать в них лапы и полукруглое ложе в каждом бревне.

— Держите топор легко, не зажимайте его! Пусть он летает в руках! Учитесь точному удару!

Говоря, послушник ловко показывал, как нужно работать топором. Поначалу это мне показалось недостижимым искусством, но постепенно кое-что стало получаться. Мой друг одобрительно хмыкнул, когда увидел, что работа начала спориться. Безпрерывно укладывая бревна в стены, мы вывели их под крышу. В моих руках уже появилась сильная усталость и мозоли, а послушник все так же играючи позванивал топором, изготавливая стропила. Длинные лапы под кровлю я тесал уже полностью ослабев.

Когда я подавал заготовленные мною балки наверх, геолог заметил:

— Халтура пошла, брат, халтура…

— Прости, брат, — ослабевшим голосом извинился я, — сил уже не хватает в руках держать топор…

— Нужно закончить, отец, — добродушно уговаривал меня напарник. — Когда ты еще это сделаешь?

Когда мы положили последний лист зеленого пластика на крышу, с долины потянулись холодные низкие тучи, заморосил мелкий дождь. Туманы окутали все горы белой завесой, с вершин потянуло снегом. Настала пора уходить вниз. С сожалением я понял, что зимовки на Грибзе в этом году у меня не получится, так как мы не успевали занести в келью продукты на зиму. Но на душе было радостно: церковь и притвор готовы, и жить в келье можно, пусть не сейчас, пусть на следующий год, но это был уже последний шаг к трудному и серьезному испытанию — испытанию уединением. А пока пришлось готовиться к долгой зимовке в скиту вдвоем с моим послушником.

Боже, как может сердце мое перестать хвалить Тебя и любить, когда без Твоего мудрого водительства я остался бы в заточении своего греховного воображения, нелепо представляя, что смог бы постичь Тебя, Непостижимого, своими помыслами и воображением? Греховному человеческому уму не дано познать чистоту Божию, но сердце, исполненное благодати и истины, легко входит в благодатную радость Господа Своего, дабы пребывать в ней вечно.

Изумительно прекрасно духовное Небо Твое, Боже, помещенное Тобою посреди сердца человеческого, в котором сияет свет несозданный и несотворенный, такой же, какой сиял с сотворения мира и не перестает сиять вовеки. Пусть тело мое, мысли мои и сам этот безпокойный ум мой есть воплощение самой изменчивости, тем не менее изменчивость всего сущего покоится в неподвижной незыблемости и светозарности любви Твоей, исполненной благодати и святости. И Ты, Господи, делаешь меня светозарным причастником ее навеки.

Любовь является единственным источником спасения, поэтому стяжание ее наиболее трудно и этому нужно учиться всю жизнь, являя на деле самоотверженными поступками наши намерения обрести эту любовь.

Нелегко поселиться на зиму наедине с незнакомым человеком. Еще труднее, если у него за плечами целая жизнь и сложившиеся привычки. И очень трудно жить лицом к лицу, если он в зрелом возрасте становится послушником. Многое в духовной жизни мы понимали одинаково. Если у меня было больше опыта в молитвенной жизни, то новый послушник обладал значительным житейским опытом. Он взял на себя хлопоты по кухне и хозяйству, высвободив для меня свободное время от кухонных работ. Мои обязанности состояли в обеспечении нас водой, особенно во время снегопадов, и в заготовке дров.

Я поселился в большой комнате, где стоял наш временный престол для литургии. В эту комнату выходила теплая стена печи, но тепла она давала мало. Послушник расположился на кухне. В основном наше общение происходило во время обеда, который заканчивался долгим чаепитием, так как северянин был большой охотник до чая и остроумный рассказчик. Он обладал большой эрудицией, и говорить с ним было интересно. Хорошей особенностью его покладистого характера являлись добродушие и отсутствие агрессивной спорливости. Но настоять на своем он любил.

Первые несогласия у нас возникли во время богослужений. Имея голос и слух, послушник взял на себя обязанности по клиросу. Но беда заключалась в том, что Павел, как выяснилось, начало своей церковной жизни получил у старообрядцев и служебную Псалтирь, по которой мы читали псалмы, называл «никоновской», имея неприязнь к стилю ее перевода. Поэтому он часто по памяти заменял некоторые стихи из псалмов, цитируя их по древней Псалтири. И здесь обнаружилось, что старообрядчество, имея своим корнем определенное упрямство, передало душе послушника какую-то болезненную пристрастность к старым формам богослужебных текстов. В чем-то древняя Псалтирь казалась мне более удачной, но отступать я тоже не хотел. Почти всю зиму шла борьба за то, чтобы послушник принял те богослужебные книги, которые мы с архимандритом привезли из семинарии. Хотя особых конфликтов не возникало, но эта внутренняя борьба потребовала много сил. Приходилось терпеть скрытое упрямство напарника как можно более миролюбиво. К его отъезду в Москву мы читали и пели уже по семинарским книгам.

Иногда Павел ходил со мной на Псху, участвуя в службах и молебнах. Сельчане полюбили его за отзывчивость и веселый характер, хотя Василий Николаевич иногда говорил мне, подмигивая:

— А послушник у тебя — ого!

Мол, понимай сам, что имеется в виду.

И тем не менее жить с геологом было в общем-то неплохо. Многое в нем привлекало меня. Похоже, и ко мне он притерпелся, относясь несколько снисходительно, как к «никонианину». Ночи мы проводили в совместном чтении полунощницы и утрени. Затем молились по четкам, а по воскресеньям служили литургию. Видно было, что Павел нашел себя в молитвенной жизни, и такой путь, несомненно, оказался ему очень близок. После Рождества он засобирался домой в Москву, объявив мне, что скит ему пришелся по душе, и он намерен здесь поселиться окончательно. Мы сердечно попрощались, и послушник с оказией улетел на военном вертолете прямо в Сочи, минуя закрытую границу.

Начались сильные снегопады. Пушистый снег закрыл даже окна. В таком снегу на лыжах я начал проваливаться по колено и не смог пробиться к роднику. Сделав несколько попыток, я оставил эту затею. Пришлось набрать в ведро снег и топить его на печи. Увиденное утром зрелище привело меня в совершенное недоумение. Расчищая во дворе дорожки, я посмотрел в открывшиеся снежные дали. Вершины гор окрасились в различные цвета: синий, желтый, розовый снег, смешанный с какими-то химическими осадками, покрыл хребты. От выпитой накануне снеговой воды у меня началась сильная рвота, стало настолько плохо, что мне показалось: пришел мой конец. Ничего не оставалось делать, как снова идти за водой. Из последних сил я взвалил на плечи рюкзак с алюминиевой канистрой, надел лыжи и, оставляя в снегу глубокую борозду, начал пробиваться к родинку. Эта родниковая вода дорого мне стоила, так как от слабости я несколько раз терял сознание. Но движение с тяжелой канистрой воды за плечами разогнало накопившийся в теле яд, и постепенно мне стало немного легче.