Монах Афонский - Птицы небесные. 3-4 части

— Папа, а в чем суть жизни? Скажи мне, — упрашивал я отца.

— Узнаешь сам в свое время, сын, когда доживешь до моих лет. Этого словами не объяснить… Поэтому мне эта келья и четки с Евангелием дают больше счастья, чем все людские обещания и красоты жизни, от которых у нас ничего не остается, ничего, сын, не остается. Мы все оставляем людям…

Когда наступали жаркие душные ночи, мы выходили в коридор, открывали настежь широкие двери в сторону моря, откуда немного тянул ветерок, и усаживались в старые побелевшие от времени стасидии… Тихо… И монах Симеон, и я тянем четки. Блестящее словно ртуть море, в мутной горячей дымке, не шелохнется. Облака легкие, прозрачные, как невесомые, стоят в высоком мутнозолотистом небе, не закрывая полной луны. Небосклон, словно опрокинутый в серо-стальную эмаль моря, медленно меняет свой бледно-золотистый свет на розоватую дымку рассвета, встающего над Афоном. Из темноты ущелья слышны всхлипывания шакалов.

Рассветная прохлада немного освежает наши лица. Чайки проносятся над берегом, некоторые подлетают прямо к дому, словно заглядывая в окна и двери. Отец уже спит, уронив голову на руки, лежащие на подлокотниках. Я увожу его в келью и укладываю отдыхать. Такие молчаливые молитвенные ночи с отцом запомнились мне на всю жизнь. Невозвратное, неуловимое и мгновенное, словно искра, счастье жизни, от расставания с которым сжимается сердце…

Не я один испытывал любовь и признательность к монаху Симеону за то, что Бог даровал его нашему братству. Не раз я заставал братьев, беседующими со стариком. Его светлое лицо и улыбка отогревали души как братьев, так и гостей. Все последние годы я не видел в отце ни раздражительности, ни нетерпения. Своей снисходительностью он покрывал все наши промахи. Неоднократно мы говорили между собой в трапезной, как благодатно иметь в братстве пожилого человека и присматривать за ним. Несмотря на некоторые неудобства при уходе за стариком, в наших сердцах жило трепетное чувство знакомства с иной жизнью, рождающейся в близком человеке и переходящей за грань обыденности.

— Батюшка, мне стало понятно очень многое, когда мы поселились с отцом Симеоном на Фиваиде, — поделился своим открытием иеромонах Агафодор. — Что такое пожилой человек, особенно если он монах? Мы видим его стариком со всеми признаками старости, но на самом деле душа его не живет на земле, а словно уже поселилась в обители Небесной. Знаете, отче, смотрю на отца Симеона и вижу так, как будто в его старческом теле родилось новое существо, которое стремится улететь на небо! Не знаю, прав я или нет, но так я ощущаю в душе, когда вхожу в келью монаха Симеона… Эх, если бы мой отец, протоиерей Иоанн, перебрался бы к нам на Фиваиду…

— Ты прав, отец Агафодор! — согласился я. — То же самое происходит и во мне, когда я рядом с отцом. Слава Богу, что это чудо открылось нам через нашего старца, я имею в виду, как благодатно, когда в братстве есть престарелый монах! Я бы с радостью помог тебе перевезти сюда и твоего отца…

— Да, это было бы замечательно! — возликовал мой друг. — Пока не знаю, правда, как отец отнесется к этому варианту…

Наверное, Господь известил как-то протоиерея Иоанна о нашем расположении к нему, потому что вскоре он появился на Новой Фиваиде как паломник, вместе с другим иереем. Афон ему очень понравился и при отъезде он обещал своему сыну, иеромонаху Агафодору, что непременно переберется в наш скит, но, несмотря на наши намерения, Бог определил иначе…

Нашему питерскому знакомому, подружившемуся с братством, удалось купить тот самый оливковый холм на Корфу, который так нам приглянулся во время последней совместной поездки. Теперь у нас на острове появился уединенный уголок со своей церковью Благовещения. Ее мы сообща соорудили в доме, приобретенном Даниилом. Когда я заболевал и возникала опасность повторного воспаления легких, братия увозили меня на западное побережье Греции, по очереди оставаясь с отцом Симеоном. Радовало всех и то обстоятельство, что на зеленом острове с чудесным климатом находятся мощи святителя Спиридона — величайшая святыня Православной Греции.

Отец тихо старел и не желал никуда ездить. На мои предложения он отвечал:

— Сын, мне достаточно выйти на прогулку в сад. А климат меня не беспокоит. Если тебе становится хуже, можешь выезжать на время. Мне достаточно, чтобы приносили еду в келью, а то ноги слабы стали…

Его уступчивость трогала меня до слез:

— Папа, прости, что из-за болезни приходится иногда уезжать… Я тебя очень люблю!

— Сын, единственное, что действительно существует, — это любовь! Все остальное — ложное призрачное счастье. Когда мы научимся любить, то станем также испытывать боль от страданий и боли наших близких, как прежде не выносили собственной боли и страданий. Я знаю, что ты любишь меня, ты даже не представляешь, как я счастлив, что Бог соединил нас на Фиваиде! Как будто только сейчас и начал жить…

Огорчало одно обстоятельство: наши документы лежали в Патриархии в Стамбуле, а в отделе внешних церковных связей словно забыли о наших прошениях по переводу в Русский монастырь на Афоне. Все это было следствием большой политики. Что делать? Между Москвой и Константинопольской Церковью продолжались разногласия, а нам, и всем, кто стоял за нами в очереди на оформление документов, приходилось отдуваться…

Когда на эти темы возникал разговор с полицейским, греком Георгием, он с сочувствием посматривал на нас. Понимал ли он всю сложность нашего положения, не знаю, но, во всяком случае, он был на нашей стороне. В один из летних дней он попрощался со мной и отцом Агафодором:

— Вызывают на задание в Стамбул. Буду охранять Патриарха. Обязательно, при случае, расскажу ему о вас! Как только появятся новости, сообщу…

Мы с недоверием выслушали его обещание. Сколько человек уже говорили нам подобные слова и давали клятвенные заверения! Через афинского адвоката мы каждый год продлевали с неимоверными усилиями наши визы, изощряясь в разных способах их получения и не имея никакой поддержки из Москвы. Георгий записал наши телефоны, и мы с сожалением расстались с ним, скорбя, что такой добрый полицейский покидает Святую Гору.

На Новую Фиваиду продолжали прибывать гости и паломники. Некоторые из них имели влиятельные связи и обещали нам поддержку в получении документов для оформления в Русском монастыре святого великомученика Пантелеймона. Но дело не двигалось, а монастырь считал неделикатным напрямую писать Константинопольскому Патриарху о двух монахах, нуждавшихся в получении документов.

К осени раздался звонок от нашего друга, полицейского из Стамбула:

— Я говорил о вас в канцелярии Патриарха. Там сказали, что из Москвы не присылают соответствующие бумаги для вашего оформления. Канцелярия не против того, чтобы помочь вам. Они подготовят ваши документы для Патриарха. Но, патерас, вы тоже не должны сидеть сложа руки! Вам необходимо приехать в Фанари в канцелярию, подписать бумаги и привезти в подарок свое рукоделие. Вы что делаете? Ладан? Вот ладан и привозите!