Ольга Рожнёва - Лекарство от уныния

Вот поднимается – Тихон, мрачный обычно кузнец. Сейчас он смотрит по-детски радостно, улыбается мне, подталкивает вперёд себя. От лёгкого любовного толчка я переношусь сразу на две ступени вверх – и мы в летней церкви. Ярко горят люстры, иконостас в цветах и веточках пихты. Голос отца – красивый и мощный, оттеняемый хором певчих, звучит так, что звенят подвески на люстрах, дребезжат стёкла в больших сводчатых окнах.

Слышу, как стоящие рядом восхищаются: «Батюшка-то наш, отец Вячеслав, вот уж поёт, так поёт!»

– Да уж, послушать нашего скородумского батюшку из других приходов приезжают, вон, смотри, – это ирбитские!

Моё сердечко трепещет от радости. Стены, потолок, иконостас – всё ликует пасхальной радостью, иконные росписи на стенах кажутся особенно живыми и светлыми.

Наша церковь – красавица – высокая, двухэтажная, с высокой колокольней, множеством колоколов. Звон самого большого колокола ранним утром слышен за десять километров. А на маленьких колоколах звонарь на Пасху выводит такие перезвоны, что заслушаешься! Пасха – всеобщий любимый праздник!

Опять толчок. Что это? Поезд тронулся. Стояли по расписанию минут двадцать. Неужели двадцать? Я прожил целую пасхальную службу! Так ярко видел отца. И слышал его голос. Папа…

Да, сейчас можно только удивляться – когда отец всё успевал? Меня называют трудолюбивым человеком. Наверное, так и есть. Ведь я сын своего отца. Есть и успехи в карьере. Но его меры я не достиг. Нет, не достиг…

Он был настоящим пастырем. Тем самым, который «душу свою полагает за овцы». К нему шли в любое время дня и ночи: звали к умирающим и тяжелобольным, он крестил, венчал, отпевал, служил Литургию, молебны, панихиды… Обращались и просто так, за советом. Но кроме службы он ещё и занимался хозяйством. А ещё после нескольких пожаров в селе он организовал пожарную дружину, учил молодёжь. Несколько раз получал ожоги на сильных пожарах. Что ещё?

Во дворе под крышей был верстак и набор инструментов. Папа сам делал по чертежам ульи, рамки для пчёл, занимался пчеловодством. Желающим раздавал пчелиные рои, помогал начинающим пчеловодам.

Любил читать. В свободные зимние вечера читал, играл в шахматы. Выписывал журналы «Нива», «Родина», журналы по пчеловодству, сельскому хозяйству. Жили мы небогато. Самой дорогой вещью был книжный шкаф – первая покупка папы и мамы после венчания. Духовная литература, классика, детские книги. В доме было стараниями мамы всегда много цветов – пальмы, туи, фикусы. Большой письменный стол. А остальная мебель – так, почти и не мебель. Большой деревянный диван в столовой. Когда мама заболела, папа брал её на руки, укутывал в одеяло и приносил на этот диван. А мы все собирались рядом.

Только сейчас, с высоты прожитых лет, узнав, что это такое – быть мужем и отцом, я могу оценить, как любили друг друга мои родители. Почему нет у меня литературных талантов? Почему я не писатель? Не поэт? Я попытался бы на бумаге передать силу этой любви. Любви трагической, на стыке времён и эпох, мучимой, гонимой, но непобеждённой. У них отняли всё – дом, имущество, возможность служить. Отняли любимых детей и в конце концов саму жизнь. А любовь и веру не отняли. Не смогли.

Мама была хрупкой, болезненной, быстро уставала. Они с папой были такие разные: мужество и нежность. Сила и хрупкость. Но папа черпал силу в маминой любви. Он молился за такое огромное число людей – за свою семью, за прихожан, за всех, кто нуждался в его молитве. И порой он, видимо, изнемогал под своей ношей.

А мама была его тихим пристанищем, его прибежищем, его женой. Она была, как и папа, очень верующим человеком. Молитвенница. Кроткая, терпеливая. Но её вера была твёрдой, физическая слабость – резким контрастом с силой её духа. Папе было трудно, но он никогда не жаловался, не роптал. Он мог прийти и молча сесть в ногах у мамы. А она прижимала его голову к груди, и губы её шептали молитву. И папа, как будто напившись живительной воды из родника, опять был весел, бодр, готов свернуть горы.

Жизненные силы бурлили в нём, порой он был вспыльчив, но отходчив. Как-то раз за столом, когда, после обычной молитвы перед едой, мы молча обедали, маленькая Галинка закапризничала. Папа, который любил порядок, вспылил и скомандовал: «Марш на кухню!» Галинка немедленно повиновалась, ушла на кухню, вскарабкалась на лавку, поставила ноги на кадушку с водой.

Крышка с кадушки соскользнула, и сестрёнка упала в кадушку, испугавшись, громко закричала. Папа первым подбежал к ней, вытащил дочку, закутал в полотенце, принёс за стол и посадил на колени. От такого счастья – обедать на коленях у папы – Галинка сразу замолчала и со счастливым видом начала кушать. А мама смотрела на них с такой любовью, что всем нам было радостно.

Драгоценностей в доме не было. Провожая из дома, нам дали три золотых крестика – единственные золотые вещи в доме. Это было наше наследство. Наше благословение. Наша память о папе и маме. У меня был крестик с синей эмалью, у Нины – с розовой эмалью, у Гали – без эмали, просто маленький золотой крестик. Потом носить их было нельзя. И мы – все трое – потеряли наши крестики. Что это за звук? Я что, всхлипнул? Хорошо, что все спят. Мужчины не плачут. Я потерял единственную вещь, оставшуюся мне на память от родителей. Но я помню о них и люблю их! Помню! Я закрываю глаза.

Рождество. Ёлка – огромная, таинственная, чудесная. Мы вокруг ёлки – счастливые, ждущие сказки. В нашем большом старом доме был зал. Он не отапливался и зимой был закрыт. Папа сам потихоньку от нас привозил из леса эту большую ёлку, вносил в зал, украшал вместе с мамой. А мы заранее мастерили игрушки из цветной бумаги, картона, фольги. Мама с бабушкой готовили печенье, самодельные конфеты, сладости. Всё это складывалось в корзинки для Дедушки Мороза и пряталось под ёлку.

К Рождеству в зале затапливают. Но дверь была закрыта – там священнодействует папа. Он зажигает свечи на ёлке. И вот – торжественный момент – двери открываются!

Сердечко замирает от восторга: у-ух ты! Ёлка в центре зала сверкает огнями. Мы ходим вокруг и надышаться не можём на нашу красавицу. Рассматриваем игрушки, бусы, орешки в золоте. Когда вдоволь налюбовались, папа берёт в руки гармонь – хоровод! Потом папа уходит куда-то, а вместо него является сам Дед Мороз. Он каждого просит исполнить песенку, или стихи прочитать, или сплясать – а потом запускает руку под ёлку и – а-ах – достаёт подарок. Подарков хватает всем: и нам, и деревенским ребятишкам. Как я счастлив!

Чувствую боль в спине. Открываю глаза. Спина затекла. Сажусь удобнее. Ночь. Глухая ночь. Спят уже и проводники. Я один. Наедине с прошлым. Почему я так долго не вспоминал его? Боялся? Чего я боялся? Ах да, момент истины… Как ярко помнится детская радость! А боль? Помнится?