Ольга Рожнёва - Лекарство от уныния

И ещё: мы сейчас все пересели с живых скакунов на железных. Любим автомобили свои, иногда называем, их как будто они живые. А как можно было на самом деле любить своего коня, кормилицу-коровушку – почти все забыли. А ведь это просто чудо. Кормишь их, а у них губы мягкие, тёплые, добрые! Это ж счастье! А в ночную – лошадей пасти?! А купать коня?! Эх, что и говорить…

Дневник наблюдений было вести трудно, потому что нужно было ходить пешком или верхом на лошади за семь километров на поле. Зато осенью мои экспонаты участвовали в сельскохозяйственной выставке. За оба опыта я был премирован деньгами в сумме 25 рублей. По тем временам это были большие деньги.

Как радовались мои родители! Мама плакала и приговаривала: «Иванушка мой, совсем не дурачок! Ванюшка мой милый!» Отец на эти деньги купил всем ситец: братьям на рубашки, сёстрам на платья, сапоги, и мне подарок – гармонь-двухрядку. Очень мама хотела, чтоб я с гармонью-то по селу прошёлся. Я и сам представлял, как пойду по селу с тальянкой, и зарыдает она и заплачет в моих руках. А рядом… рядом со мной пойдёт та самая, одна – единственная, любимая девушка. Ну а все остальные, друзья и соседи, пойдут за нами, тоже песни будут петь.

Правда, пока у меня любимой девушки не было. И когда бойкие девчата улыбались мне, я краснел как маковый цвет. Но вот когда у меня будет гармонь… Жаль, что, не имея музыкального слуха, как выяснилось после моих попыток, я так и не смог научиться играть на своей гармошке. Мечта эта не сбылась.

И в 1933 голодном году мама за эту гармонь в Удмуртии выменяла целый пуд ржаной муки.

Мой школьный год закончился на месяц раньше. Пришёл я домой на майские праздники, а вернуться в школу уже не получилось. Удостоверение об окончании семилетки мне выслали по просьбе моего учителя Андрея Панкратовича Змазнова.

Начался сев яровых, а отец был очень болен, еле передвигался на одной левой ноге с палкой вместо костыля. На голени правой ноги у него был огромный нарыв, который прорвался только к концу сева. Врача в селе не было, а ехать в Больше-Сосновскую больницу некогда было. Отец ездил со мной в поле, советовал, но сам работать не мог. Скоро понял, что с работой я уже справляюсь сам. Мне шёл шестнадцатый год, и я был высок ростом и широк в плечах. Постоянный физический труд развил у меня силу и ловкость. Но соперничать с взрослым мужчиной я, конечно, ещё не мог, и мне было очень тяжело работать одному.

Лошадь у нас была добрая – рыжий умный жеребец. Понимал меня с полуслова, и с ним я справлялся легко. У меня даже всегда было чувство, что это не я на нём работаю, а работаем мы вместе, как напарники. И умный конь понимает свою задачу и, как я, тоже старается изо всех сил. На моё счастье, соха была не простая, а так называемая чегонда. Не нужно было её держать на руках и постоянно регулировать. Глубина вспашки регулировалась чересседельником, и нужно было только следить за шириной отваливающегося пласта. Но при повороте всё равно нужно было соху заносить на руках. И к обеду я так уставал, что не до обеда было, лишь бы упасть на траву минут на двадцать. От усталости дрожали руки, и я смотрел ввысь – в бескрайнее голубое небо, а там – пел жаворонок.

Я похудел и загорел. Мама чуть не плакала, глядя на меня, уставшего: «Иванушка мой бедный! Ванюшка мой похудел-то как!»

А я хриплым, уже мужским баском успокаивал её: «Ничего, мам, были б кости – мясо нарастёт! Я ж Иван – крестьянский сын! Где ж мне работать, как не в поле со своим Сивкой-Буркой!»

Как-то раз я так устал, что дрожали не только руки, но и ноги. Я упал на траву. Мозоли на ладонях лопнули, и руки были в крови. Я лежал и думал: «Я больше не могу. Сейчас я встану и пойду домой. А дома скажу, что не могу больше, потому что устал. Я отдохну несколько дней, потому что у меня очень болят руки. Немного отдохну». Я лежал и смотрел в небо. И думал о маме, о больном отце, младших сестрёнках и братишках. Вспомнил Вову и то, как он, голодный, не начинал есть, не убедившись, что я рядом, и не предложив мне своего кусочка. Я встал и с трудом, на дрожащих ногах пошёл работать. Руки перемотал тряпками, но скоро тряпки тоже стали мокрыми от крови. Не помню, как закончился этот трудовой день.

Помню только, как дома упал на сеновале, то ли уснув, то ли потеряв сознание, и очнулся от того, что кто-то плакал рядом. Я открыл глаза, и увидел маму. Она плакала очень тихо и целовала мои руки. Я смутился: «Мам, что ты? Разве я барышня?» А она перевязывала мне руки и тихонько приговаривала: «Сыночек мой, кормилец…»

Сеялки не было. Сеяли, разбрасывая руками из лукошка. В этом очень важном деле помогли мне работающие вблизи на своих полях соседи.

Посев был в пределах семи гектаров. Затем я пахал пары, выбиваясь из сил, но не поддаваясь. Однако навоз накладывать на телегу мне не дали, а отец не мог. Так навоз и остался до осени целым, осенью вывезли на огород. Его тоже нужно было периодически удобрять. Покос начали вместе с мамой, затем, как мог, подключился отец.

Мои мечты о среднем образовании таяли. После уборки урожая пошли другие дела: плёл лапти на всю семью. Отец заготовил лыко во время посева озимой ржи. Помогал маме прясть лён, ткать.

В мелких домашних делах хорошо помогала моя милая, бойкая, ласковая сестричка Лиза. Работы было много, но делали её всегда с молитвой, молитвой она освящалась и не казалась тяжёлой. Подрастали братья и сестрёнки, и их помощь скоро могла быть очень существенной.

Коллективизация и раскулачивание не очень задели наше село. Оно вошло в большой колхоз спокойно, а те, кто не захотел войти в большой, сами создали отдельный самостоятельный колхоз «Сибиряк». «Сибиряк» объединил сорок хозяйств.

Для моей семьи помощь соседей и совместная работа в поле не были в диковинку. К тому же в то время я увлекался научными методами ведения сельского хозяйства и полагал, что в колхозе можно успешнее использовать многопольный севооборот и другие новшества.

Много позднее узнал я о недостатках коллективизации и репрессиях, но вот в годы юности меня это не коснулось. А я, как есть, так и пишу. Помню, что из всего нашего села выселили одного человека, по фамилии Шерстобитов. Он отказался вступать в колхоз. Но прошло это как-то спокойно, без каких либо зверств.

Я возмечтал стать трактористом, раз выучиться на агронома не смог. Но на курсы трактористов меня не взяли: после тяжёлой работы в поле я сильно похудел, и комиссия сказала, что меня вместо трактористов нужно отправлять на дополнительное питание. Не сбылась и эта моя мечта.

Неожиданно меня пригласили в правление колхоза, в Большую Соснову. Там мне сказали, что моя школа дала мне хорошую характеристику, в селе меня очень уважают. Поэтому мне хотят предложить стать учителем и учить своих односельчан грамоте. Это было совершенно неожиданное предложение. Я так растерялся…