Анна Маркова - Преподобный Серафим Саровский

Жизнь его и внутренне и внешне проходила приблизительно так же, как и в пустыньке.

Разница заключалась лишь в том, что он уже никого решительно не принимал, ни с кем не говорил. Кроме того, он не мог уже по-прежнему заниматься здесь и физическим трудом, уделял этому лишь малое время. И потому весь и всецело отдался только молитве, богомыслию, чтению слова Божия и святых отцов, освободившись от всяких иных забот и попечений.

Келья его была узкая, тесная, два маленьких окна ее выходили на овраг. Постелью служил мешок с песком и камнями, обрубок пня заменял сиденье. Кучка дров лежала перед печкой, которая никогда не топилась. Для себя отец Серафим не употреблял огня, и только перед иконой Божией Матери «Умиление», которую он называл «Всех радостей Радость», горела неугасимая лампада.

Питьем его была одна вода, а в пищу он употреблял только толокно да кислую капусту. Все это доставлял ему живший рядом с ним по келье монах, о. Павел. Затворник, чтобы никто не видал его, накрывал себя большим полотном; и, взявши блюдо, стоя на коленях, как бы принимая пищу из рук Божиих, уносил ее в келью. Там, подкрепивши себя пищею, посуду ставил на прежнее место, опять скрывая лицо себе под полотном. Случалось так, что старец и вовсе не являлся брату; и носивший пищу опять уносил все, что было предложено: старец оставлял себя без вкушения пищи.

Одеждой преподобному служил неизменно один и тот же белый холщовый балахон и черная крашеная шапочка. На груди его висело медное Распятие, благословение матери; а на плечах, под балахоном, он носил для умерщвления плоти, поддерживаемый веревками, большой пятивершковый железный крест. Вериг и власяницы он никогда не носил, и говорил впоследствии вопрошавшим его о пользе ношения вериг: «Кто нас оскорбит словом или делом, и если мы переносим обиды по-евангельски – вот и вериги наши, вот и власяница».

Нес преподобный и другие подвиги. Как и в пустыньке, о. Серафим совершал все ежедневные службы, кроме литургии, и выполнял свое келейное правило. В остальное время он предавался подвигу умной молитвы, творя попеременно то молитву Иисусову, то Богородичную.

Занятие словом Божиим во время затвора, естественно, было увеличено, так как труд нести было невозможно и, следовательно, оставалось свободное от молитв время. Как рассказывал он впоследствии: «Вот я, убогий Серафим, прохожу Евангелие ежедневно: в понедельник читаю от Матфея от начала до конца, во вторник – от Марка, в среду – от Луки, в четверг – от Иоанна, в последние же дни разделяю Деяния и Послания Апостольские, и ни одного дня не пропускаю, чтоб не прочитать Евангелия и Апостола дневного и святому. Через это не только душа моя, но и самое тело услаждается и оживотворяется оттого, что я беседую с Господом, содержу в памяти моей жизнь и страдание Его, и день и ночь славословлю, хвалю и благодарю Искупителя моего за все Его милости, изливаемые к роду человеческому и ко мне, недостойному».

Во время чтения Священного Писания преподобный часто погружался в продолжительное созерцание Господа умом и удостаивался дивных видений. Вот что он рассказывал впоследствии послушнику Ивану Тихонову: «Однажды я услаждался словом Господа моего Иисуса Христа, где Он говорит: в дому Отца Моего обители многи суть (Ин. 14: 2). На этих словах Христа Спасителя я, убогий, остановился и возжелал видеть оные небесные обители, и молил Господа, чтобы Он показал мне их. Пять дней и пять ночей провел я в бдении и молитве, прося у Господа благодати сего видения, и Господь не лишил меня, убогого, Своей милости. Он исполнил мое желание и прошение: я был восхищен в эти обители, только не знаю – с телом или кроме тела, – Бог весть, – это непостижимо, – и видел неисповедимую красоту райских селений и живущих там». При этом он добавлял: «Ах, если бы ты знал, какая радость, какая сладость ожидает душу праведного на небеси, то ты решился бы во временной жизни переносить всякие скорби, гонения и клевету с благодарением. Если бы самая эта келья наша была полна червей и если бы эти черви ели плоть нашу во всю временную жизнь, то со всяким желанием надобно бы на это согласиться, чтобы не лишиться той небесной радости, какую уготовал Бог любящим Его. Там нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания, там сладость и радость неизглаголанная, там праведники просветятся, как солнце».

Беседуя с послушником, о. Серафим замолчал, склонился вперед, голова его с закрытыми глазами поникла долу, и простертою дланью правой руки он тихо водил напротив сердца. Лицо его постепенно изменялось и издавало чудный свет; и, наконец, до того просветилось, что невозможно было смотреть на него: на устах же и во всем выражении его была такая радость и восторг небесный, что поистине можно было назвать его в это время земным Ангелом и небесным человеком. Во все время таинственного своего молчания он как будто что-то созерцал с умилением и слушал с изумлением.

Величайшим утешением для преподобного было святое причащение. Во все праздничные и воскресные дни Святые Тайны приносились ему после ранней обедни очередным священнослужителем из той же больничной церкви в келью, чтобы не нарушать его затвора. Тогда преподобный Серафим сверх обычного своего белого балахона надевал монастырскую мантию, холщовую епитрахиль и поручи. При появлении Святых Даров падал ниц и с трепетною радостью причащался. В остальные дни ему приносили часть антидора, собственно для него нарочно отделяемую.

Чтобы никогда не забывать о часе смертном, чтобы яснее представить и ближе видеть его пред собою, о. Серафим изготовил себе гроб из цельного дуба и поставил его в сенях затворнической кельи. Здесь старец часто молился, готовясь к исходу от настоящей жизни. И после затвора не раз просил саровских иноков: «Когда я умру, умоляю вас, братия, положите меня в моем гробе!»

Преподобный провел в строгом затворе около пяти лет, а затем несколько ослабил его. Поначалу он стал выходить по ночам на свежий воздух. Однажды брат, несший послушание монастырского будилыцика, встав ранее утрени, ходил близ соборного храма, где почивают почитаемые отцы и пустынники саровские. И оттуда он в ночной тьме увидел перед кельей о. Серафима какого-то человека, который двигался быстро взад и вперед. Осенив себя крестным знамением, брат направился туда и увидел самого затворника. Чуть слышно произнося молитву Иисусову, он тихо, но быстро переносил поленницу дров с одного места на другое, ближе к келье. Обрадованный видением преподобного, послушник бросился к ногам его и, целуя их, просил благословения.

– Оградись молчанием и внимай себе! – сказал ему батюшка. И, благословив счастливого наблюдателя, скрылся в свою келью.