Алексей Фомин - Воскресение мертвых

Правда и эти люди много говорят о так называемом бессмертии в потомстве, побуждают себя и других жить и действовать так, чтобы дела и жизнь остались вечно памятными и бессмертными в потомстве. «Вот единственное для человека земное бессмертие, от которого можно ожидать пользы и плодов», выражается один из заблудших при гробе другого несчастного, который, по уверению его, никогда не ожидал бессмертия загробного. Но, не говоря о том, что это стремление человеческого сердца – жить в памяти потомства есть только отрасль от корня истинного бессмертия, что в этом стремлении явно слышится предвестие сердца о нескончаемой жизни по смерти, спросим: это бессмертие только в потомстве может ли удовлетворить сердце человеческое, нравственное чувство справедливости, которое живет в глубине души каждого нравственного существа? Всякое сердце человеческое признает, и чем оно благороднее, тем сильнее любит добро и правду, несмотря на то, что в настоящей жизни добро и правда очень часто страждут от зла и неправды. Если поэтому исполнение добра составляет обязанность человека, то непременно требуется, чтобы человек находил в нем и личное для себя благо. Иначе требование добра от человека противоречило бы его природе. Нравственное существо исполняет нравственный закон свободно, а не по необходимости. Свободное же исполнение возможно только под условием, чтобы исполняющий мог найти в нем и личное благо. Добродетель не всегда дает счастье, но мы не можем не признать, что она одна делает человека достойным счастья. Это должно быть по правде, составляющей сущность самого нравственного закона, который требует, чтобы добродетель была награждена, а порок наказан. Если мы не видим этого в настоящей жизни, то мы должны верить, что это исполнится в будущей. Иначе земная жизнь не имела бы никакого смысла. Если жизнь добрая приносит человеку страдания, может ли он удовольствоваться сознанием, что он исполнил свой долг и назначение? Может, если он сознает, что страдание только временное, а удовлетворение будет вечное; нет, если за пределами страдания он не видит ничего другого, кроме уничтожения. Ибо в таком случае, зачем обречен на страдание тот, кто исполняет высокий нравственный закон? Где же справедливость Всемогущего и Благого Существа? И чем выше нравственное чувство человека, тем глубже его страдание. Он видит бедствия ближних, страдания и смерть любимых существ, извращение нравственности, торжество порока, презрение ко всему, что свято для человеческого сердца. Если все ограничивается для него земною жизнью, то самое сознание исполненного нравственного закона не может дать ему удовлетворения, ибо удовлетворение дается единственно убеждением, что присущий его совести нравственный закон есть закон, связующий его с невидимым и вечным миром, членом которого он состоит. Глубокое признание в совести добра и правды проистекает из глубочайшего сердечного предощущения вечного царства добра и правды, из веры в торжество нравственного закона в вечном царстве Истины и Добра. Надежда быть живым, не умирающим членом этого вечного царства составляет право всякого разумно-свободного существа, призванного исполнять нравственный закон добра и правды. Без этого самое исполнение его становится вопиющим противоречием.

Наконец, только эта надежда не бессмертие и будущую жизнь разрешает величайшее противоречие человеческой жизни – саму смерть. Как телесное существо, человек подлежит закону разрушения и смерти, но, как духовное, он не может не видеть в нем противоречия с высшим своим естеством. Сознание и стремления души не ограничиваются настоящей жизнью. Человек полагает себе цели, далеко идущие за пределы его земного существования. Наконец, у него есть привязанности, которые имеют не временный только характер, а составляют вечную, неразрывную часть его существа. Устремляя в вечность свои умственные взоры, свои нравственные стремления, человек простирает в вечность и свои сердечные привязанности. А если таковы основы его существа, то предметом этой привязанности не может быть что-либо преходящее и уничтожающееся. Перед гробом любимого существа из глубины человеческого сердца вырывается роковой вопрос: зачем дано ему любить, таким образом, если предмет этой любви ничто иное, как мимолетная тень? Или зачем отнимается у него предмет любви, когда эта любовь есть самое высокое и святое, что есть в человеческой жизни? На эти вопросы может быть только один ответ: бессмертие! Любовь, носящая в себе вечность, в себе самой заключает неискоренимое убеждение, что предмет ее вечен, как и она сама.

Таким образом, для существа духовного, одаренного разумом и чувствами, простирающимися в вечность, самая смерть не только служит переходом к высшей жизни, но она составляет связь между видимым и невидимым миром, между небом и землей. Смерть говорит именно то, что все для человека не ограничивается земными целями и привязанностями, что, нося в себе стремление и любовь к бесконечному, он принадлежит к высшему, вечному и бесконечному миру. Без этой веры вся человеческая жизнь, заканчивающаяся смертью, представляется неразрешимою загадкою, возмутительною шуткою, разыгранной каким-то злым духом. Напротив, озаренная мыслью о будущей жизни, эта загадка жизни земной превращается в светлую истину и разрешается высшей гармонией. Вот почему, несмотря на постоянный и повседневный опыт и вид смерти телесной, мысль о бессмертии и будущей жизни составляла постоянное убеждение человечества. Свидетели этого убеждения – целые народы от наиболее просвещенных до самых необразованных и диких, так что в этом случае самые заблуждения могут свидетельствовать об истине. Как ни чувственны иногда понятия о будущей жизни, как ни грубы представления и сказания о ней у народов, не озаренных светом Откровения, но и в этих понятиях, как искра света в груде пепла, еще не угасла и светит та истина, что после настоящей есть для человека жизнь будущая, что видимая смерть не есть уничтожение человека, что за смертью настанет лучшая жизнь. Это общечеловеческое убеждение подкрепляет, возвышает христианское Откровение, озаряя полным светом самый мрак гроба и смерти. Возвысим же свой разум до божественной высоты христианского учения, которое разрешает великую неразрешимую тайну жизни настоящей и смерти человеческой.

«Бог, – говорит премудрость Божия (Прем. 11, 23) – создал человека для нетления. Дух человека жил Словом Божиим и потому наслаждался бессмертием; тело его, питаясь древом жизни, должно было сохраняться в нетлении». Итак, Бог смерти не сотворил. Как одним человеком грех вошел в мир, и грехом смерть, так и смерть перешла во всех человеков, [потому что] в нём все согрешили (Рим. 5, 12). Вот причина настоящей смертности и тления тела – грех, этот яд, который принял человек душою, по который в дальнейшем своем действии отравил и тело медленно, но неизбежно смертоносною отравой. По безмерной любви Божией к человеку, Слово Божие, которым жил первобытный человек, т. е. Сын Божий – Единородный от Отца (Ин. 1, 14), воплотился и вочеловечился. Животворное действие этой Божественной жизни, излитой в глубину человеческой природы, также, как некогда смертоносное действие греха должно преобразить все существо человека от духа до тела, ибо если преступлением одного смерть царствовала посредством одного, то тем более приемлющие обилие благодати и дар праведности будут царствовать в жизни посредством единого Иисуса Христа (Рим. 5, 17).