Святитель Игнатий (Брянчанинов) - Собрание творений. Том VII. Избранные письма

[…] Рассматривал я себя долгое время в Сергиевой Пустыни; и ты мог рассмотреть себя особливо в настоящее время при непосредственном управлении этим монастырем; также и мое положение в нем сделалось тебе яснее. Я образовал себя совсем не для такого монастыря и не для такого рода жизни, долженствующей состоять из беспрестанных телесных попечений и занятий с приезжающими, по большей части пустых. Душа в таком месте по необходимости должна сделаться пустою. […] Интриги, к которым столько удобств, потрясали благосостояние монастыря и мир его и впредь будут потрясать. Мертвость лиц, избираемых в митрополиты С.-Петербургские, лишала и будет постоянно лишать нас собственного взора и мнения нашего начальника, следовательно – всегда действующего по внушению других, но действующего с неограниченною властию, хотя бы он действовал вполне ошибочно. Зависимость от многочисленных властей второстепенных делает бесчисленные неприятности неизбежными. Ты знаешь, что в дела нашей обители входит и сам митрополит, и Викарий, и две Консистории, и Секретарь митрополита и другие разные секретари и камердинеры и прачки и тетушки Сулимы и проч. и проч. Чего тут ждать? – Надо быть аферистом, с способностью к этому, со склонностью. […] По вышеуказанным причинам имею решительное намерение, возвратясь в Петербург, просить, чтоб дано мне было местечко, соответствующее моим крайним нуждам душевным и телесным. По сему же необходимее всего иметь человека, под покровительством которого можно б было монашествовать не только мне, но и расположенным ко мне (а из опытов вижу, что с дураками и иезуитами мне никак не поладить), то и избираю для этого Преосвященного Иннокентия Харьковского, который мне и лично и из собранных сведений более других нравится: в святость не лезет и на святость не претендует, а расположен более всех делать добро, более и толковее всех занимается религией, любит истинное монашество, поймет мое, хотя и грешное и вполне храмлющее, аскетическое направление и захочет содействовать ему. Таковы, душа моя, мысли мои относительно моего положения. Но для Сергиевой пустыни, сам можешь видеть, нет у меня ни телесных, ни душевных сил – разве сделают ее самостоятельной. Вот, истинный друг мой, сформировавшиеся, кажется от указания самых обстоятельств, мысли мои – и тебе одному поверяю их. Плод дальнейшего нашего пребывания в Сергиевой пустыни будет не иной какой; «сделаемся окончательно калеками, и когда увидят, что мы ни к чему не способны, вытолкают куда попало, не дав куска хлеба и отняв все средства достать его». Рассмотри основательно – и увидишь, что так. Я имею милость Государя, но эта милость только сердечная; и ее интриганы употребили в орудие своей ненависти ко мне. – Христос с тобой.

[…]

Подумай, друг мой, и помолись об общей нашей участи, дабы милосердый Господь устроил ее по благости Своей.

[…] Тебе преданнейший друг

Признаю себя недостойным той доверенности, которую Вы мне оказываете. Когда человек во время своей скорби обращает взоры на кого-нибудь, с доверенностию простирает к нему руки, просит помощи: это значит – предполагает в нем духовную силу. Духовной силы не имею. Я окован цепями страстей, нахожусь в порабощении у них, вижу в себе одну немощь. Но проведши всю жизнь в страданиях, почитаю сострадание страждущим священным моим долгом. Только из этого побуждения пишу к Вам; только в этом отношении сочтите письмо мое достойным внимания Вашего; примите его как отклик души, участвующей в Вас. В одиночестве, в скорби, и ничтожное участие – приятно.

При нынешних обстоятельствах человеческие пути к вспоможению Вам – заграждены. Таково мнение не только мое, но и тех, знающих Вас и помнящих, с которыми я счел полезным посоветоваться. Нельзя уклониться ни направо, ни налево: надобно по необходимости идти путем тесным и прискорбным, который пред Вами внезапно открылся по неисповедимым судьбам Божиим.

Такое положение мне не незнакомо. Не раз я видел полное оскудение помощи человеческой: не раз был предаваем лютости тяжких обстоятельств; не раз я находился во власти врагов моих. И не подумайте, чтоб затруднительное положение продолжалось какое-нибудь краткое время. Нет! Так протекали годы; терялось телесное здоровье, изнемогали под тяжестию скорбного бремени душевные силы, а бремя скорбей не облегчалось. Едва проходила одна скорбь, едва начинало проясняться для меня положение мое, как налетала с другой стороны неожиданная, новая туча, – и новая скорбь ложилась тяжело на душу, на душу, уже изможденную и утонченную, подобно паутине, предшествовавшими скорбями.

Теперь считаю себя преполовившим дни жизни моей. Уже виден противоположный берег! Уже усилившаяся немощь, учащающиеся недуги возвещают близость переселения! Не знаю, какие бури еще предстоят мне, но оглядываюсь назад и чувствую в сердце невольную радость. Видя многие волны, чрез которые преплыла душа моя, радуюсь невольно. Сильные ветры устремлялись на нее; многие подводные камни подстерегали и наветовали спасение ее, – и я еще не погиб. По соображению человеческому погибнуть надо бы давно. – Уверяюсь, что вел меня странными и трудными стезями непостижимый Промысл Божий; уверяюсь, что Он бдит надо мною и как бы держит меня за руку Своею всемогущею десницею. Ему отдаюсь! Пусть ведет меня, куда хочет; пусть приводит меня, как хочет, к тихому пристанищу, «идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание». Вижу многих, называемых счастливыми – и без цены для сердца моего жребий их. Лежат мертвецы во гробах мраморных и деревянных с одинаковою бесчувственностию; одинаково бесчувственны они, как к великолепному памятнику, воздвигнутому тщеславием и неведением христианства, так и к смиренному деревянному кресту, который водрузила вера и бедность. Одинаково они жертвы тления. Очень похожи на мертвецов земные счастливцы, мертвые для вечности и для всего духовного. Мертвыми нарекло их Евангелие. Возгласим славу Божию в стране и обществе живых!

Шествие к истинному знанию Бога непременно требует помощи от скорбей: непременно нужно умерщвление сердца для мира скорбями, чтоб оно могло всецело устремиться к исканию Бога. Бог, кого отделяет в ближайшее служение Себе, в сосуд духовных дарований, тому посылает скорби (св. Исаак Сирск.). Он, едва открылся Павлу, как уже определяет ему в удел страдания, возвещает о них. «Аз бо скажу ему, елика подобает ему о имени Моем пострадати» (Деян. 9, 16) – говорит Господь о вновь избранном Апостоле! Люди, наносящие скорбь, и скорбные обстоятельства – только орудия во всемогущей деснице Божией. Власы глав наших изочтены у Бога; ни одна из птиц бессловесных не падает без воли Творца своего; неужели без этой воли могло приблизиться к Вам искушение? – Нет! Оно приблизилось к Вам по попущению Бога. Недремлющее Око Промысла постоянно бдит над Вами; всесильная десница Его охраняет Вас, управляет судьбою Вашею. По попущению, или мановению Бога приступили к Вам скорби, как мучители к мученику. – Ваше злато ввергнуто в горнило искушений; оно выйдет оттуда чище и ценнее. Люди злодействуют в слепоте своей, а Вы соделываетесь на земле и на небе причастником Сына Божия. Сын Божий говорит Своим: «Чашу, юже Аз пию, испиете». Не предавайтесь печали, малодушию, безнадежию! Скажите, Честнейший отец, Вашим унывающим помыслам, скажите Вашему пронзенному скорбию сердцу: «Чашу, юже дает ми Отец, не имам ли пити от нея?» Не подает эту чашу Каиафа, не приготовляют ее Иуда и Фарисеи; все совершает Отец! Люди, произвольно следующие внушениям своего сердца, действующие самовластно, не перестают при том быть и орудиями, слепыми орудиями Божественного Промысла, по бесконечной премудрости и всемогуществу этого Промысла. Оставим людей в стороне: точно – они посторонние! Обратив взоры наши к Богу, повергнем к ногам Его воздымающиеся и мятущиеся помыслы наши, скажем с благоговейною покорностью: «Да будет воля Твоя!» Этого мало! Облобызаем Крест, как знамение Христово, руководствующее ученика Христова в Царство Небесное. Был повешен на кресте разбойник, упоминаемый в Евангелии; был повешен как разбойник, а с креста переселился на небо как исповедник. Люди побивали Стефана камнями как богохульника; а по суду Божию ему отверзалось небо как живому храму Святого Духа. Был принужден святитель Тихон Воронежский, обвиненный в горячности нрава, перейти с престола епископского в стены тихой обители, а обитель, пребывание в которой Святого Пастыря имело наружность изгнания, внушила ему посвятить себя молитвенным и другим подвигам иноческим. Святые подвиги доставили ему нетленное и негиблющее сокровище праведности во Христе, славу от Христа на небе и на земле. Всегда поражала меня участь святителя Тихона; пример его всегда испускал утешительные и наставительные лучи в мое сердце, когда сердце мое окружал мрак, производимый скопляющимися тучами скорбей. Я убежден, что одни иноческие занятия могут с прочностию утешать человека, находящегося в горниле искушений. Рекомендую Вам сочинения св. Марка Подвижника, находящиеся в 1-ой части Добротолюбия: они доставляют духовное утешение в скорбях; а для молитвенного занятия – Исихия, Филофея и Феолипта, помещенные во 2-й части той же книги. Простите, что позволяю себе советовать Вам. Примите это, как признак участия, как признак искренности, извлекаемый из души моей состраданием к Вам. Иначе я не вверил бы Вам тайн, которые скрываю и которые должно скрывать в глубине души, чтоб драгоценные бисеры духовные не были попраны любящими и дорого ценящими одно лишь свое болото. Изложенными в этом письме мыслями и другими, им однородными, почерпаемыми в Священном Писании и в сочинениях святых отцов, я питался и поддерживался. Без поддержки, столько сильной, мог ли бы устоять против лица скорбей, которые попускал мне всеблагий Промысл, которыми отсекал меня от любви к миру, призывал в любовь к Себе. Скорби мои, по отношению к слабым силам моим, были немалые, не сряду встречающиеся в нынешнее время. То, что они не вдруг могли меня сломить, лишь усиливало и продолжало мучения: вместо того, чтоб сломить в несколько дней, или несколько часов, ломали меня многие годы. В этих скорбях вижу Божие благодеяние к себе; исповедую дар свыше, за который я должен благодарить Бога более, нежели за всякое видимое мною в других земное, мнимое счастье. И это мнимое счастье, как ни низко (оно плотское!), – могло бы быть еще завидным, если б было прочно и вечно. Но оно превратно, оно мгновенно, – и как терзаются при его изменах, при потере его, избалованные им, оно непременно должно разрушиться, отняться неумолимою и неотвратимою смертию: ни с чем не сравнимо бедствие, с которым внезапно встречаются во вратах вечности воспитанники мнимого, земного счастия. Справедливо сказал святой Исаак Сирский: «Мир – блудница: он привлекает красотою своею расположенных любить его. Уловленный любовью мира и опутанный им не возможет вырваться из рук его, доколе не лишится живота своего. Мир, когда совершенно обнажит человека, изводит его из дому его (т. е. из тела) в день его смерти. Тогда человек познает, что мир льстец и обманщик».