Сергей Нилус - Сила Божия и немощь человеческая

– А ты постарайся найти, как придешь в Оптину, в скиту двух рясофорных монахов, отца с сыном – они ваши, саратовские. Зовут отца Никитой, а сына Родионом: они, наверное, тебе будут ближе других.

И вот, идя дорожкой по лесу в скит, я и думал: ах, если бы мне найти своих земляков – все бы было лучше…

Когда ушел мой старец-путеводитель, еще не входя в святые ворота, я бросился на колени перед изображениями святых отцов на стенах святого входа и слезно им помолился, чтобы они меня приняли в скитскую братию, и затем трепетно переступил порог скита, осенив себя крестным знамением… Меня сразу обдал густой, чудный запах резеды и всей благовонной роскоши скитских цветов на заре догоревшего знойного летнего дня… Прямо передо мною, пересекая мне дорогу, смотрю, идут два инока… В скитском храме зазвонили во все колокола…

Я поклонился инокам в землю…

– Откуда, брат?

Я назвал свою родину. Иноки переглянулись между собой…

– Не знаете ли, – спросил я, – где мне здесь найти двух монахов, отца с сыном из Саратовской губернии, по фамилии, кажется, Пономаревых?

– А что ж, они родственники тебе, что ли?

– Нет, – говорю, – не родственники, а как у меня здесь никого нет, то я и ищу хоть земляков.

– Ну, и слава Богу говори: твои земляки с тобой-то и разговаривают – я отец, а это – мой сын…

При этом они мне дали братское целование. Это были Никита и Родион Пономаревы, в монашестве Нифонт и Илларион. Сильно обрадовался я этой встрече, в которой не мог, конечно, не усмотреть промыслительного о мне, грешном, Божьего смотрения. Скит мне сразу сделался родным.

– А где мне увидать старца Макария? – спросил я земляков.

– Пойдем в церковь, – предложил отец Илларион, – он там, и я тебя подведу к нему под благословение.

Батюшку Макария мы действительно застали на молитве в церкви. Шло бдение.

Доложили ему обо мне:

– Какой-то странник, батюшка, вас спрашивает. Желает вас видеть и сказывает, что он наш с отцом земляк, – доложил старцу отец Илларион.

Надо сказать, что Пономаревым я при встрече не успел ничего другого объяснить, кроме того, что я ихний земляк: ни имени моего, ни фамилии они не знали, да и во всей Оптиной меня никто знать не мог.

– Где он? – спросил старец.

– Стоит у церкви.

– Приведи его ко мне.

…Отец Илларион ввел меня в церковь и подвел к старцу. С замирающим от волнения сердцем я упал ему в ноги, а когда встал, старец, благословляя меня, сказал:

– Э, да это, знать, Федор!.. Дивное прозрение…

– Откуда ты сегодня пришел?

– Прямо из Калуги, – ответил я, вне себя от изумленной радости, представ перед дивным старцем.

– Так веди ж его скорей в трапезу, – сказал батюшка отцу Иллариону, – да скажи повару, чтобы он хорошенько, чем Бог послал, его накормил… Да, ты уж после ужина-то не ходи ко бдению, – обратился ко мне старец, – ложись спать, а то ты устал, голодный!

Правду сказать, и голоден я был, да и было мне с чего устать, пройдя за день более шестидесяти верст.

В трапезе меня накормили досыта. Смотрю, отец Илларион тащит мне подушку…

– Это мне к чему ж? Я еще хочу пойти ко бдению, – сказал я отцу Иллариону.

– Старец не благословил, а велел спать ложиться, – возразил отец Илларион.

Пришлось умерить свое усердие. Ложась спать, я попросил отца Иллариона побудить меня к обедне и… заснул сном крепчайшим. Это была первая моя ночь в Оптинском скиту. Ни снов, ни видений: как лег, так и заснул беспробудно до следующего утра.

Высоко стояло солнышко на небе, когда поутру тот же инок пришел в трапезную и разбудил меня. Был уже восьмой час утра.

– Ну, земляк, – сказал он мне, – батюшка отец Макарий прислал за тобой, чтобы шел к нему в келью чай пить.

– А как же обедня-то?

– Обедня? Обедня-то уж отошла, и батюшка за тобой послал, придя от обедни. Я у батюшки келейником, и будить тебя к обедне он меня не благословил. Не скорби о том, что проспал обедню – это так старцу было угодно, и послушание паче поста и молитвы. Вот завтра, живы будем и Господу будет угодно, разбудят тебя в два часа, тогда вставай, только не ленись!

При этих словах мы подошли к келье старца, отец Илларион мне сказал:

– А как взойдешь к старцу, будь посмелей и говори ему все откровенно, как отцу, да взойдя помолись и потом поклонись старцу до земли – такое у нас чиноположение.

А я не только готов был кланяться, но и ноги целовать старцу и землю, на которой следы стоп были его…

Когда мы взошли в прихожую старцевой кельи, батюшка отец Макарий сидел в белом холщовом балахончике с четками в руках. Встретил меня старец весьма ласково. Я поклонился земным поклоном, и он, благословив меня, с ангельской улыбкой сказал мне:

– Что, брат Федор, проспал? Выспался?

– Простите, батюшка, проспал.

– Что ж, приятный сон был у тебя?

– Да, я и не просыпался – крепко спал.

– А поблагодарил Господа за приятный и здравый сон?

– Нет, батюшка!

– Ну, так иди ж вот с келейным отцом Илларионом, и пейте там вместе с отцом Амвросием чай, и тогда в келье положи пятьдесят земных поклонов и поблагодари благого Господа за дарованный сон. Знаешь ли, кому дает Господь приятный сон?

– Не знаю, батюшка.

– Он дает сон любящим Его: «Аще поспиши, сладостно поспиши»…

В это время взошел второй келейник старца, как я потом узнал, иеродиакон отец Амвросий.

– Возьми-ка вот брата-то, отца Феодора, к себе в келью, и пусть он у вас и живет с отцом Илларионом… Поите его чаем и берите с собой в трапезную до тех пор, пока я не позову его к себе…

В другой раз пили мы чай все вместе: старец, отец Илларион, отец Амвросий и я – у старца в келье. За чаем батюшка подробно и ласково расспрашивал меня о родителях, о родине, о моем желании поступить в монастырь…

– Так ты хочешь быть монахом? – спросил меня старец.

– Хочу, батюшка.

– Молись прилежнее Богу, будешь и монахом.

После чая мы с келейником вышли от старца все вместе в келью отца Амвросия, где отец Илларион сообщил мне о себе, что он с отцом своим родом из Саратова и в нашем городе хорошо знаком с нашим городским головой, Филиппом Александровичем Туркиным.

Много мы тут побеседовали с ним о родине…

Отец Илларион вскоре ушел, и отца Амвросия позвали к старцу. Уходя, отец Амвросий дал мне книжку Исаака Сирского, и я прочел в ней «о молитве», а затем занялся осмотром внешней обстановки кельи. Незатейлива была она: жесткая деревянная кровать; под кроватью большое лукошко с соломой; на кровати узенький полстничек [7] Полстничек – лоскут, покрышка. и подушка с холщовой наволочкой. В переднем углу небольшой образ, и перед ним горела лампада; стул, столик и рукомойник с тазом – вот и вся келейная мебель, что была в то время у отца Амвросия…