Дарья Болотина - Христов подарок. Рождественские истории для детей и взрослых

«Что ты кричишь, убиваешься, – как бы говорило равнодушно-безжизненное личико, – меня больше нет. То, что ты видишь, это лишь мертвая оболочка, внутри которой уже гниет и нет уже никакой жизни…»

Мать же безутешно продолжала плакать и кричать.

Очень тошно стало Федюшке от этой картинки-воспоминания, нахлынувшей на него. Да еще запах этот… Федюшка сморщил нос и оглянулся вокруг себя – похоже, и вправду откуда-то несет. Вошла бабушка.

– Что с тобой, Федюшка? – тревожно-обеспокоенно спросила она. – На тебе лица нет. И она тоже повела носом и ищущим взглядом пробежала по углам. – Что случилось?

– Ничего не случилось, – буркнул Федюшка, очень сердито глядя на бабушку, – я умирать не хочу.

– Чего?! – Бабушка непонимающе-оторопело уставилась на внука.

– Того! – передразнил Федюшка, еще более сердито глядя на бабушку. – Не хочу я умирать, не хочу в могилу. Кто смерть придумал?!

– Ну, внучек, нашел, о чем думать, – сказала бабушка, уразумев теперь, откуда у него такие мысли, и злясь на себя, что обронила ненароком неосторожные слова, ставшие источником таких мыслей. – Ты малец еще, чего тебе об этом думать, тебе еще не скоро…

– А ты откуда знаешь, скоро или не скоро?

– Да этого, конечно, знать я не знаю…

Но что же делать, милок, все имеет начало и конец.

– Но почему все должно иметь конец? – злым, истеричным голосом выкрикнул Федюшка и даже с табуретки вскочил.

– Так Богом установлено, внучек, – начала было растерявшаяся бабушка и тут же осеклась, совсем растерялась, ведь дочь ее, Федюшкина мать, только на тех условиях и отдала ей Федюшку на каникулы, чтобы имя Бога она при нем вовсе не произносила.

«Как хочешь себе там крестись и молись, но чтобы он этого не видел, – сказала тогда Федюшкина мать. – Мальчик он восприимчивый, впечатлительный, не хочу я потом дурацкие вопросы выслушивать, да не дай Бог еще на людях, стыда не оберешься.

Поняла?»

Бабушка поспешно тогда закивала головой, со всем соглашаясь. И еще Федюшкина мама добавила: «В общем, смотри, избави тебя Бог».

И на это добавление бабушка послушно кивнула головой, уж очень по внуку соскучилась. Сейчас, вспомнив свое поспешное соглашательство, она очень неуютно себя почувствовала. «А не предаю ли я тем Бога, в Которого верую?» – даже такой вопрос вдруг возник в ее голове. Но она тут же оправдала себя тем, что уж очень по внуку соскучилась. И еще вкрадчивый успокаивающий голос внутри ее сказал, что плетью обуха не перешибешь и что Бог долготерпелив и многомилостив и такое мелкое отступничество обязательно простит.

– Каким таким Богом? – все тем же голосом спросил Федюшка, буравя бабушку требовательным вопрошающим взглядом.

– Это как каким, обыкновенно каким, Который всё сотворил: и небо, и землю, и нас с тобой.

– Меня мама сотворила, – криво усмехнувшись, ответствовал Федюшка.

– Ну, а первых людей кто сотворил? Адама и Еву? Не от обезьяны же они в самом деле, Господи прости. Вот они-то, Адам с Евой, вечно б жили, коли б не согрешили перед Богом, не съели запретных плодов. Вот за это непослушание и наказал их Господь смертью, стали они смертны. Ну и мы, их потомки, тоже умираем. Только это… ты матери смотри не говори про наш этот разговор, умирать-то умираем, да, это… тело умирает, внучок, а душа-то наша не умирает, она или в Царство Небесное, или в ад попадает.

Федюшка скептически поморщился, но всё услышанное сегодня встревожило в нем то, что бабушка назвала душой, и душа его искала хоть какую-нибудь зацепку, которая дала бы хоть маленькое успокоение, что не так всё страшно, ему захотелось услышать хоть что-то, чтобы сказать самому себе, опираясь на услышанное, – может быть, это и правда. Пусть это звучит сказочно неправдоподобно, но вдруг это правда? И в голосе бабушкином, отдающим какой-то виноватостью, Федюшка уловил-таки своим ждущим успокоения чутьем нотки уверенности, что говоримое ею о бессмертии души есть правда. Или показалось? «А что такое душа?» – подумал про себя Федюшка. Он хотел было тут же спросить об этом у бабушки, но та уже опять выходила из комнаты, покачивая головой и что-то шепча про себя. Вновь Федюшка остался наедине с неразрешимыми вопросами. И тут он почувствовал, что маленькое успокоение – это все чепуха, мало мятущейся душе его маленького успокоения, ей, не знающей про саму себя, что она такое, нужна, оказывается, абсолютная уверенность, что она – бессмертна.

«Да, так что же такое душа?» – опять встал перед Федюшкой вопрос. Мальчик уже собрался идти с этим вопросом к бабушке, как вдруг у себя за спиной услышал совершенно отчетливый мужской голос:

– Дело принимает опасный оборот, пора вмешиваться.

– Да, ваша кромешность, пора, вне всякого сомнения, пора, – отвечал на это другой голос, шершавый и скрипучий.

Федюшка в страхе повернулся на голоса, но никого у него за спиной не оказалось, да и откуда б тут кому взяться.

– Назад повернись, я позади тебя, – опять услышал Федюшка.

Повернувшись назад, он едва не вскрикнул, пораженный. Прямо перед ним сидел нога на ногу неизвестный человек и, ухмыляясь, глядел на Федюшку. Одет он был в ослепительно белую рубашку, стоячий воротничок которой стягивал огромных размеров галстук-бабочка. Сверкающие пуговицы-самоцветы слепили глаза. Черный блестящий фрак облегал его высокую, худую фигуру, но особенно привораживало его лицо: громадный горбатый нос с волосами, метлами торчавшими из ноздрей, казался хищным клювом, один клевок которого способен расколоть любой крепости череп, выпученные красные глазищи буквально придавливали и парализовывали, столько в них было яростной, бурлящей силы, и одновременно какая-то недобрая, угрюмая притаенность излучалась из них, от этих глаз хотелось отвернуться и бежать, но они будто привязывали к себе. Мохнатые ресницы карнизами нависали над глазами, и снизу их подпирали синие мешки-бугры, переходящие в гладкие, безморщинистые щеки, которые тоже отливали каким-то синеватым оттенком, тонкие, будто ниточки, губы тоже были синими, а торчавшие зубы имели совершенно небывалый для зубов вид и цвет: они были похожи на грабли с налипшей на них глиной и кусками дерна. И воняло изо рта, как от мальчика-ровесника в гробу.

Федюшка обалдело таращился на необыкновенного незнакомца, неизвестно как и откуда тут возникшего, в голове гудело, бессвязные мысли путались и бессмысленно метались.

– Я понимаю твое недоумение, юноша, но – привыкай к чудесам, – сказал незнакомец и оскалился своим безобразным ртом. – Я появился здесь потому, что услышал твою душевную тоску, – продолжал незнакомец, пребывая всё в той же развязной позе, – хотя я твоего расстройства не понимаю. – И незнакомец скроил такую наивно-удивленную физиономию, что Федюшка улыбнулся, на него глядя. – Да-да, не понимаю!