Михаил Вострышев - Светлая Пасха. Семейное чтение

И ею безотчетно любовался, ей изумлялся, на нее радовался поставленный царем над этим животным царством и над всей природой…

Он чувствовал и это небо, которое сияло ему своей кроткой голубизной, пророча, обещая ему бесконечное счастье, ничем не нарушаемое благоденствие, вечно свежие, вечно обновляющиеся радости. Он чувствовал и эти невыразимо прекрасные очертания окружавшего его нового мира, это слияние на горизонте неба и земли, эти синие, задумчиво синеющие там, вдали горы, и прелесть этих алмазных капель росы, и свежесть зелени, яркость цветов, голос птиц, несшийся к небу, игру водяных струй в ручье, сверкание созревшего плода из чащи листьев… Он чувствовал все, что было вокруг, что жило и радовалось, словно посылая из себя в его душу ту же радость, широкую безотчетную радость бытия…

И он словно ждал еще чего-то…

Кроме тех красот, которые обещались изумить его, когда он их увидит и которые пока скрывались за пологом этих лесов, за загородью этих синеющих гор – кроме всего этого видимого, которое должно было открыться ему и возрадовать его, он чувствовал еще Кого-то отсутствующего.

Эта душу восхищающая, трогающая, побеждающая красота, все эти раздававшиеся вокруг него звуки, никого еще не называя, говорили ему о Ком-то великом, от Кого все это изошло…

И чем больше изумлялся он всему, что он видел, чем сильнее разгорался в взволнованной груди его восторг, чем слаще неслось с деревьев пение птиц, и чем пахучей благоухали цветы, тем сильнее было ожидание Адама…

Солнце в небе засверкало еще ярче, и как-то победней полились на землю его лучи, и цветы в изнеможении счастья преклонили свои главы, и тише стало журчанье ручья. Остановился бег коня, несшегося вперед с развивающейся гривой…

Раздался легкий шорох шагов, и к созданному человеку сошло Божество, чтобы открыться ему и увенчать его счастье верховным блаженством.

И не было там времени, в этом райском блаженстве, и не должно было быть ему конца.

Но человек изменил Богу, был изгнан из рая. И тогда изменила ему, вышедшему из повиновения Богу, вся природа, до того подвластная ему и окружавшая его своей заботой.

«Тернии и волчцы» стала произрастать земля. Стихии стали враждовать с человеком. Дикие звери осмелились нападать на него и вредить ему. Как-то помрачилась в красоте своей природа, и человек жил в глубокой печали.

И то, что составляло верх несчастья его, – было разлучение с Богом. Бог скрыл от человека лицо Свое, и человек жил в отчуждении…

Так текли годы, века, тысячелетия в этой великой неизменяемой скорби. И единственным лучом, светившим этим страждущим поколениям, была смутная надежда на Искупителя. Неистребимо жило в душах людей воспоминание о райской жизни. Никакие условия счастья, никакие удачи не давали глубоким душам полного удовлетворения. Все чувствовалось, насколько это ничтожное, скоро гибнущее, призрачное счастье ниже того незабываемого полного, совершенного блаженства. И люди томились, томились…

И страшный призрак смерти отравлял всякую радость. Когда сердце человеческое билось новой беззаветной любовью, вдруг страшный голос изнутри нашептывал короткое громкое слово: «Умрете».

И было горе, и был страх, и была тоска…

И Бог казался далеким, недоступным, и мольбы, к Нему славшиеся, словно падали обратно на землю, не пробив того каменного безответного свода, каким представлялось небо.

…Христос отстрадал.

Над опустевшей Голгофой носились еще грозные призраки.

Словно высилось еще древо креста, и на нем, молитвенно распростерши пронзенные руки, покорно страдал Искупитель.

В воздухе еще словно звучали роковые удары молота, пробивавшего гвоздями руки и ноги распинаемого Бога, и под напором невыносимой муки вырывавшиеся из запекшихся уст вопли: «Боже, Боже, зачем Ты оставил Меня» и ужасающее: «Стражду!», и предсмертное: «Отче, в руки Твои предаю дух Мой!».

А тело Богочеловека уже лежало во «гробе нове», в саду Иосифа Аримафейского, умащенное благовониями, повитое погребальными пеленами. И великая тайна вместе с тяжелым камнем за печатями заключала вход в погребальную пещеру.

Смятенные ученики, потерпев крушение своей веры в земное торжество Христа, мучимые раскаянием за то, что оставили Его одного в часы суда, унижения и распятия, скорбели невыразимо.

Безмолвно Божественная Матерь, приведенная возлюбленным учеником Христовым Иоанном к себе в дом, окаменев от скорби, переживая опять и опять муку Сына, внимая постоянно повторявшимся в ушах Ее Его воплям, взирала на терновый венец, снятый Ею с чела умершего Сына. И страшен был вид черно-красных капель крови, запекшейся на острых иглах.

И жены, следовавшие за Христом, служившие Ему своим достоянием, с бесстрашной стойкостью не оставившие Его в часы испытания, и с плачем шедшие за ним – эти жены теперь, окружая скорбящую Богоматерь, вспоминали каждое слово учителя, каждый звук Его чудного голоса, каждый взгляд Его всевидящих и всеисцеляющих очей… И вместе с какой-то слабостью, лившейся в душу от этих воспоминаний, сознание, что все это было, что этого больше нет и не будет – увеличивало скорбь.

И только там, в невидимом мире, совершалось несказанное торжество. Христос сходил в ад.

И падали там с бесчисленных людей оковы рабства, отчуждения, греха. И освобожденные, оправданные, обеленные кровью Агнца люди протягивали к Нему свои руки. И Он стоял, блистающий светом, в белой ризе обновления, высоко поднимая в руке белую победную хоругвь…

Было утро воскресения.

И как в то первое утро мира, когда новосозданный Адам впитывал в себя красоту мира, так и теперь какой-то новой красотой облеклась вселенная.

Лучи какого-то благоволения лило на землю в царственном величии подымавшееся солнце, и какой-то кротостью, умилением и примиренностью дышало все в природе…

И пропали все страхи. Словно стихии вновь должны были стать подвластными человеку. И вся та уверенность, какую чувствовал Адам в то памятное утро, озирая созданную для него природу, вновь должна была вселиться в смятенную долгими тысячелетиями душу человечества…

И все в природе, казалось, как-то склонялось к человеку, чтобы выразить ему свою покорность и желание служить ему. Вновь он становился владыкой вселенной.

«Победа! Победа!» – пели веселые солнечные лучи, разбегаясь от великого светила, оплетая землю, пронзая ее своими лучами, лаская и украшая ее.

«Победа! Победа!» – пело точно обновленное, бирюзовое небо, проникнутое в это утро какой-то умиленною торжественностью.

…Магдалина шла, склонив голову, не любуясь тихо выплывавшим над горизонтом солнцем. Вся ее измученная душа была полна воспоминаний о Нем, и все в ней звало Его и тосковало о бесплодности этого зова.